Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина

Больше он не стал говорить и отправился чистить скребницей своего нервного Белка.

Несколько раз доктор порывался пойти в комитет комсомола посоветоваться и поговорить о Жаннат, но каждый раз его останавливала простая мысль: «Ну что я им скажу?» Он начал строить планы, как бы поехать с Жаннат в кишлак и оберегать молодую женщину от вероятных и воображаемых опасностей. Но когда он увидел, с кем она едет, он сразу же раздумал. Инструктор комсомола Ташмухамедов оказался молодым, черноглазым, очень стройным, очень привлекательным юношей. «Вот почему Жаннат поет», — думал доктор. Нет! Доктор не поехал в кишлак, хотя и там у него нашлось бы немало дел. Он отправился в Каракуль с красноармейской частью и только спустя неделю узнал о трагедии, разыгравшейся в Рометане, и о роли, которую сыграла в ней Жаннат.

— Товарищ Садреддин, — сказала Жаннат работнику комитета, вернувшись с Ташмухамедовым из поездки. — Мы хотим рассказать вам тайну.

— О, тайну! — С ироническим удивлением, но в то же время и с любопытством Садреддин посматривал из-за письменного стола на Жаннат. Он не мог не залюбоваться ею — огромными, полными живого огня глазами, румянцем щек, крупными, но красивого рисунка, трепещущими от волнения губами. Он невольно улыбнулся и хотел уже сказать что-то приятное этой прелестной розе, как он мысленно выразился, но вовремя остановился, и не потому только, что в комнате сидел лишний свидетель, инструктор Ташмухамедов, а скорее потому, что эти томные глаза обладали свойством не только излучать поэтическое мерцание, но и жечь, проникать в самую душу человека, «Глаза аджины, — с каким-то испугом подумал Садреддин, — в них зверский ум. Откуда проницательность у девчонки, вышедшей только-только из гарема? Уж не из свирепых ли пери огня она?..»

Он инстинктивно отвел глаза в сторону и, словно заинтересовавшись чернильным прибором, небрежно и с наигранной иронией, почти с насмешкой сказал:

— Тайны в нашей Бухарской народной республике — выдумка расстроенного воображения. Задача нашей современности уничтожить всякие тайны.

Он не удержался и снова взглянул на адски красивое лицо «девчонки». Тотчас он пожалел об этом, так как в глазах Жаннат он прочитал неприятную для его самолюбия мысль.

«Ты взрослый человек, а говоришь в таких серьезных обстоятельствах настоящую чепуху», — говорил взгляд Жаннат.

— У нас тайна обыкновенная, тайна, почему в Караул-базаре председатель сельсовета ведет себя как басмач, — заговорила Жаннат со звенящими нотками в голосе.

Лицо Садреддина сразу же стало серьезным. Испуганно он взглянул на Жаннат, и теперь в его взгляде не было уже ни восторгов, ни сладкого умиления перед красотой «созданья божьего». Глаза его сузились, и в них читалась только неприязнь.

Жаннат продолжала:

— Мы приехали и хотели с ним (она кивнула головой в сторону Ташмухамедова) провести кишлачное собрание юношей и девушек. Председатель сказал: «Не надо сейчас собрания. Пойдем ко мне, плов готов, а пока я велю собрать народ». Председатель — но какой он советский председатель! — на плов позвал еще людей. Они начали пить водку и кричать: «Ай, какой инструктор, розочка, а не инструктор!» Это про меня они, собаки. Тогда я сказала Ташмухамедову: «Ты уходи, а я убегу», — и убежала в ичкари. Женщины меня спасли, дали мне мужской халат. Я спрятала косы под шапку и побежала на базар искать Ташмухамедова. А люди смотрят на меня, показывают пальцами и смеются: «Эй, молодец, а где твои усы?» Поняли, что девушка. Я чуть не плачу, а тут вдруг идут патлатые маддахи, поют и прямо на меня: «Стой, развратница!» А Ташмухамедов куда-то провалился. Я от дервишей — в толпу, спрятаться. Но один маддах подскочил, да как крикнет зычно: «Комсомол она! Бей девку-комсомолку!» Тут маддахи заорали, дервиши заорали, народ зашумел. Я уж и не знаю куда, но побежала. Смотрю, знакомое лицо — начальник из нашей милиции, из Бухары. Я к нему: «Спасите!» Но меня схватил за руку председатель сельсовета и кричит: «Попалась, девчонка, идем домой!» Я умоляю начальника милиции освободить меня, а он говорит: «Иди, иди!» И выругал плохим словом. Собрался народ. Все кричат, смеются, я плачу. Но тут какой-то красноармеец привстал на лошади, вороной с белой отметиной на лбу, спросил, что случилось, оглянулся, схватил меня, посадил на седло, дал в руки камчу и шепнул: «Я красноармеец Юнус. Скачи, не оглядывайся, девушка!» И я поскакала. И… и… — спазма сжала горло Жаннат, и слезинки заблестели на ее пушистых ресницах, — и в меня стреляли.

— Стреляли? Не может быть, — деланно удивился Садреддин. — Все выдумала, девушка. Ваша тайна — глупая тайна.

— У меня есть свидетель, который дал лошадь. Его зовут красноармеец Юнус, он бухарский человек.

— Она говорит правду, — промолвил Ташмухамедов. — Я все видел.

— Вот как? А где ты был? — резко повернулся к нему Садреддин.

— Рядом. Но… но я боялся. — Голос Ташмухамедова звучал таким чистосердечным раскаянием, что Жаннат не могла удержаться от улыбки, хотя ей совсем не было весело.

— Он же мальчик! — добавила она, снисходительно поглядывая на Ташмухамедова, который быт старше ее по меньшей мере лет на восемь. Но Садреддина меньше всего интересовал вопрос, кто старше — Жаннат или Ташмухамедов.

— Это твоя тайна вся? — спросил он.

— Нет, — просто ответила Жаннат.

— Что еще?

— В доме председателя караул-базарского сельсовета спрятано оружие. Там каждый день собираются басмачи. Ждут только знака Энвера.

— Врешь! Клевета! — вскочил Садреддин, с треском отодвинув стул.

— Я сама видела басмачей за дастарханом, а оружие в тахмане в ичкари, и женщины мне сказали…

— Говорю тебе, врешь! — снова грубо прервал Садреддин, но он тут же постарался изменить тон: — Я караул-базарского председателя знаю. Он никакой не басмач, но… мы проверим… Я сообщу. А вы идите домой, отдохните.

Он даже проводил Жаннат и Ташмухамедова до дверей. На прощание он пожал им руки и заметил:

— Знаете, товарищ Жаннат, у вас такая наружность… э… красивая. Возможно, все из-за вашей красоты?

— Безобразие! — возмутилась Жаннат. — Я комсомольский работник. Меня оскорбили, а вы такое говорите.

— Нет, нет, вы меня поняли неправильно… Отдыхайте, отдыхайте.

На улице навстречу скакал во весь опор начальник милиции в сопровождении нескольких милиционеров. Поравнявшись с Жаннат, он что-то прокричал ей.

У девушки похолодели руки и ноги. Она вспомнила треск выстрелов и дикий гогот там, на базарной площади в Караул-базаре.

Назавтра Жаннат позвали в уком комсомола и объявили ей: «Вы больны нехорошей болезнью, и мы вас больше посылать в кишлаки работать не можем, лечитесь!» Возмущенная девушка бросилась к Петру Ивановичу, но доктор все еще не возвращался.