Сергей Крупняков - Крылья Киприды

Агнесса хлопнула в ладоши.

— Вина! Лучшей еды послам Амаги!

До глубокой ночи не утихала в покоях Верховной радостная суета. А рано утром три всадницы в сопровождении трех ойропат унеслись на север. Еще не смолк стук копыт, а Агриппа уже приказала бить в колокол — большое дело ожидало всех. Ойропаты начали подготовку к большой войне.

Среди трех ойропат была одна — Герида. Она скакала рядом с Мириной. Все знали: три ойропаты — это охрана. И лишь Герида знала: приказ все стучал в ушах: «Узнаешь нашу беглянку — убей. Никто не должен выносить от нас нашу тайну». И Герида знала — она сделает это.

Шум и суета на Доросе. Всюду снуют конные ойропаты. В кузнях стук и звон. Куют новые мечи. Чистят старые. Копья, стрелы, ножи — все готовится для большой войны. На лицах молодых ойропат — восторг. Все задания старших исполняются споро. Война! Подвиги! И пленные трутни!

Агриппа, как орлица, носится из конца в конец Дороса, отдает приказы, наказывает нерадивых, перестраивает то, что устарело.

О Гелике все забыли. Да и кому нужна полуживая дочь царицы, о которой сама Агнесса почти не вспоминает. Но не забыла подругу Гилара. Она вошла в покои Гелики, обняла, присела рядом на ложе.

— На, возьми, это вкусно, — она подала Гелике небольшое лукошко. — Это ягоды кизила и барбариса. Говорят, они лечат от сорока болезней.

— Твое внимание мне дороже, Гилара. Все отвернулись от меня… даже мать.

— Наверно и я сделала бы то же… — Гилара умолкла.

— Так почему же ты пришла ко мне!

— Я твоя подруга, еще с детства. И не забыла той ночи, когда я осталась в степи среди волков и ранила ногу. Тогда ты одна вернулась, помнишь? И, кроме того, я все знаю о Сириске — я же твоя телохранительница. В ту ночь я многое видела и слышала. И я завидую тебе, Гелика! И ты… ты правильно поступила!

Гелика в порыве чувств обняла подругу, и они не смогли сдержать ни слез, ни нежности, ни любви…

— Ты знаешь, — наконец успокоившись, сказала Гилара, — вернулась из леса Отия-охотница. Она принесла огромного муфлона. И просила передать тебе вот это…

— И ты молчала! — Гелика выхватила сверток и быстро спрятала его на груди.

— Но я не знала, что это, — Гилара была поражена тому, что краска залила вмиг лицо Гелики. — Так что же это?

— Прости, милая Гилара, но я не могу сказать тебе… сейчас… приди завтра, и мы поговорим.

— Что ж, — Гилара встала. — Я и так спешу — скоро будет война, и надо все подготовить.

— Война! С кем? Ведь теперь осень!

— Ты и вправду не знаешь?

— Я здесь одна — целые дни.

— Как говорят ойропаты Дороса, война против скифов… и против греков.

— О, боже! — испуганно вскрикнула Гелика. — И греков?

— Что ты побледнела так? Все не забудешь Сириска? Но его нет… Я сама видела, как его пронзило копье.

— Ладно, ладно, Гилара… оставь меня…

Гелика медленно опустилась на ложе и даже не посмотрела в сторону уходящей Гилары. Она долго лежала, сложив руки на груди и не решаясь развернуть кусочек кожи, в который было завернуто… Жизнь ее?.. Или смерть ее?.. Жив ли? Жив! Жив! Жив!

— О, Афродита! О, Арей! О, Ипполита! Молю вас. Если не письмо, то пусть хотя бы весть благая, о том, что жив…

Гелика развернула сверток и раскрутила тоненькую трубочку пергамента. И слезы, крупные, счастливые, покатились из ее глаз. И она разрыдалась, и долго плакала и смеялась, пока, наконец, не затихла и не заснула, держа пергамент на груди, там, где ровно стучало уже успокоенное сердце. А в ее теле, давая о себе знать маленькими ножками, жил и уже познавал любовь новый маленький человек.

Но не спала в этот поздний час Гилара. Она стояла в храме Арея и, положив на жертвенник стрелу, молилась.

— О, прародитель Арей! О, Мать Ипполита! О, всемогущие Олимпийские боги! Я молю о прощении — ибо я одна преступила запрет и была у Гелики — нарушительницы заветов Ипполиты. Прости меня, Мать Ипполита, ибо люблю я ее с самого детства и не могу оставить одну, когда все ее покинули. Прости меня и ты, Арей, за то, что я передала ей письмо, понимая, что нарушаю заветы Ипполиты. Прости меня, Арей, и отведи от меня острый скифский меч в скорой войне. И пусть стрела пройдет мимо, и копье не поразит моего тела, и нож не пробьет панциря.

Гулко раздаются в полумраке тихие слова Гилары. Безмолвно смотрит на нее Арей. И кажется юной Гиларе, что никто не видит и не слышит ее, кроме всемогущих богов.

Но тихо проплыла тень среди колонн храма Арея, и послышались удаляющиеся шаги. И вскоре в покои Гелики вошла Мелета. Девушка спала, счастливая, безмятежная. Мелета осторожно вытащила пергамент из рук Гелики. Тихо развернула и быстро прочитала. Затем так же осторожно вложила письмо в руки царевне и вышла из покоев.

Была осенняя теплая ночь. В прозрачном воздухе сияли звезды, и огромная луна вставала над горами. Она осветила лицо Мелеты. Но даже увидев бледный лик Верховной жрицы ойропат, нельзя было понять, о чем она думала, идя от Гелики.

Вот шаги ее затихли, и только песни цикад не смолкают в осеннем саду.

…Проснулась Гелика глубокой ночью. Она быстро встала, выглянула за двери: никого, только старушка-кормилица мирно спит у входа на лежанке, да цикады поют в ночи.

Девушка села за стол, взяла лист пергамента, тростниковую палочку для письма, открыла чернильницу-пиксиду и, почти не раздумывая, начала писать.

«Сириску Гелика шлет привет.

Как я расстроилась, дорогой Сириск, когда Отия передала мне твое письмо. Я еще не знала, жив ты или нет. Отию же я еще не видела. Письмо передала мне моя подруга Гилара, Когда я начала читать… Спасибо тебе! Ты жив! Мне еще никто и никогда не писал таких писем. И таких стихов, что поют между строк. Ты пишешь о своей вине, что ты плохой воин. Как же ты мог такое написать! Ты ни в чем не виноват. Ведь их было так много. Ты мог уплыть, и все же вернулся… Я не хочу, чтобы ты так переживал и мучился… Уж не потерял ли ты любовь к себе? Я думаю, человек должен обязательно любить себя, хорошо к себе относиться, я это знаю. У меня это было, хотя ты первый, кому я говорю об этом. А знаешь, как прекрасно, когда тебя любят! Мне так хорошо стало от твоего письма. Я словно поднялась надо всем. И смотрю сверху вниз, а там все розовое, солнечное. Ты устроил мне бурю, и она прекрасна. И поэзия твоих слов так прекрасна. И молю тебя, не страдай так сильно, все обойдется. Ты сам говорил: время лечит все. С одним оно не справится — и ты знаешь это.

И вот еще, главное: прошу тебя, будь осторожен, скоро будет война, и я молю богов, чтобы они сохранили тебя. Наш мальчик уже просится на свет и бьет ножками. Я еще не знаю точно, но спасу его. Об этом надо уже думать. Скорее всего я… впрочем, я не буду писать об этом. Я очень хочу видеть тебя. Но потерпи, мой милый Сириск. Сейчас это невозможно. Я дам знать с Отией. А пока береги себя. Я же постараюсь сберечь нашего мальчика.