Нина Соротокина - Канцлер

— Это приворотное зелье, мне его Гаврила написал. Сказал, если и не приворожишь, то желудок у объекта точно будет хорошо работать.

Боже мой, как ей было страшно! На лице Акима Анатольевича опять ожила и налилась кровью природная татуировка, глаза потемнели и стали косить.

— У объекта, говорите? Вот все это в Тайной канцелярии и расскажете. Как вначале хотели государыню приворожить… а потом решили объекту бородавки вывести! Вы там для них ла-акомое лакомство! Может быть, вас и не будут пытать… А может быть, и будут, я почем знаю?.. Что с вами опять?! Фааина!!

Обладательница розовых брыжей явилась незамедлительно. Увидев лежащую на полу Мелитрису, она с трудом встала на колени и, прежде чем плеснуть в лицо девушке воды, заметила, что темные ресницы ее трепещут. Видимо, она уже пришла в себя, но, похоже, с самого начала разыграла обморок. Фаина готова была услужить Акиму Анатольевичу во всем, но не в подобном предательстве. Сколько раз она сама «бухалась в обморок» и лежала на жестком полу, ожидая с ужасом, что будет? Случалось ей не раз получать пощечины, если покойному супругу ее обмороки казались неубедительными.

Она ни словом не обмолвилась Акиму о притворном обмороке, подхватила девушку под руки, усадила на стул. Тут же нашелся нашатырь. Нетерпеливый Аким выдернул из рук Фаины флакон и сунул его к носу потерпевшей. Та немедленно начала чихать и кашлять. Дождавшись, когда Мелитриса открыла глаза, он склонился к самому лицу ее и произнес сурово и внятно:

— Завтра продолжим. И помните, на чем мы остановились. Это не пустая угроза!

После этого он обиженно заявил Фаине, что к ужину не останется, мол, у него кусок в горло не лезет, вскочил на лошадь и ускакал.

В отличие от следователя у Мелитрисы аппетит не пропал, и к ужину она явилась вовремя. Дождавшись, когда Устин подаст на стол скудные, постом предусмотренные блюда и удалится, она положила перед Фаиной сложенный вдвое листок бумаги.

— Что это?

— Фаина, я прошу вас передать эту записку моему опекуну князю Оленеву.

— Нет.

— Я знала, что вы так ответите, поэтому не писала ничего лишнего. Прочтите, что там написано.

— Нет.

— И не обязательно посылать именно эту записку. Вы можете переписать ее своим почерком.

— Каким еще почерком? Я писать не умею, а читаю с трудом, — Фаина тупо жевала вареную рыбу. Она зла была на Мелитрису, что по вине девушки Аким не остался ужинать.

— Фаина, я даже не подписалась под этой запиской. Там всего три слова, — она развернула бумагу и придвинула ее к Фаине.

И надо такому случиться, чтобы в этот момент непреклонная Фаина подавилась рыбьей костью. Кашель сотряс могучее тело. Мелитриса тут же принялась стучать по обширной спине страдалицы. Как ты ни надрывайся в кашле, а три написанных слова увидишь, и прочитала их Фаина не из любопытства, а от неизбежности. «Я вас люблю» — такие слова были в записке.

На этот раз категорическое «нет» сменилось длинной отповедью:

— Я поняла, зачем вы пишете эти слова своему князю. Это у вас пароль такой! Чтоб искал… А уж если такой начнет искать, то отыщет, непременно отыщет:

Нет! Слышите?

Фаина хотела бросить записку в горящую печь и в азарте схватилась голой рукой за чугунную заслонку. Конечно, обожглась, бросила записку на пол, схватила себя за мочку уха, что помогает при ожогах. От боли голос ее приобрел особую звонкость:

— Ведь сколько с вами возятся! И все такие уважаемые мужчины! Аким Анатольевич честнейший человек! Он вам плохого не может посоветовать. А вы, моя красавица, гордячка вздорная… непослушница балованная… секли вас в детстве мало, вот что!

На этом разговор и кончился. В словах Фаины была своя правда, Мелитрису никто никогда не сек. Теперь ей оставалось прибегнуть к последнему средству.

Последним средством было маленькое, закрытое ликом Николая Угодника оконце в кладовке. На этом окне не было решетки.

Мелитриса проснулась ночью. По жести часто и весело стучала весенняя капель. Небо было совсем темным, ни луны, ни звезд. Может быть, более опытному беглецу оно было бы на руку, но Мелитриса боялась не найти тропинки, ведущей к заливу. Маменька, папенька, страшно…

Расчет Мелитрисы был таков: если идти по самой кромке залива, то не заблудишься, рано или поздно попадешь к людям. В разговоре Акима с Фаиной она как-то уловила слово «Петергоф» и тут же взяла его в свою жизнь, решив, что мыза, на которой ее держат, находится на той же стороне, что и царский дворец с фонтанами. Если ее предположение верно, то далекий остров в заливе — Кронштадт. Было еще одно если… если ее предположения не верны и не встретит она людей, а замерзнет среди снежных сугробов, то, значит, на то воля Божья.

Помирать не хотелось, и Мелитриса решила: если хорошо помолиться, то Господь не допустит ее гибели. Она долго стояла на коленях, глядя в окно и шепча молитву. Как только в черноте станут различимы ветви сосен и огромные их стволы, тогда пора.

Слуховое окно в кладовке она обнаружила случайно. Пошла за ситом и… Устин начал печь хлебы, а в муке обнаружился мышиный помет. Конечно, Мелитриса возмутилась, а Фаина обиделась: хватит в неженку играть. Здесь вам не фрейлинская. Лучше принесите сито! — и сказала, где ключ, в простенке на гвоздике. Мелитриса вошла в кладовку, полную всякой рухляди. Ее удивило, что икона висит не на месте, а почти под потолком. Потом ей стало казаться, что Николай Угодник словно в светящемся ореоле — это свет пробивался по краям старой, почти черной иконы. Лестница в кладовке тоже нашлась… Не один вечер ее занимала мысль, кто придумал иконой закрыть окно? Ведь придет же такое в голову!

Со временем дверь в кладовку и вовсе перестали закрывать. Свою одежду: шубу, шляпу и сапожки, она там не нашла, наверное, все это прятали в сундуке. Но Мелитриса присмотрела себе замену: сапоги валяные, старый тулуп и шапку с ушами, тоже старую и грязную, но и на том спасибо.

Светает… Теперь надо очень тихо, на самых аккуратных цыпочках, пробраться в кладовку. Могучая грудь Фаины раздувается, как мехи гигантских волынок, Устин на кухне похрапывает мелодично, как охрипший кот.

Открыть окно Мелитриса не смогла, разбить стекло побоялась. Пришлось его высадить, сняв гвоздики. Наплевать, что пальцы изранила в кровь, обидно, что так долго.

Но удалось, все удалось. Если свободу измерять в сантиметрах, то получалось тридцать на тридцать, оттуда тянуло неизвестностью и холодом. Из-за этого сквозняка озябшая Фаина через полчаса поднимет от подушки голову и начнет принюхиваться, как охотничья собака: что в доме не так?

А пока валенки, тулуп и шапка летят в окно, одетой она не смогла бы протиснуться наружу. Секунду-другую соображала, как лезть самой — головой или ногами? Она прыгнула вперед руками, будто в воду.