Георгий Свиридов - Ринг за колючей проволокой

После окончания третьего раунда зрители загудели:

— Кто победил?

— Объявляйте победителя!

Но судья поднял руку:

— Победителя объявлять не будем.

Он спасал репутацию Трумпфа. «Буйволы» одобрили это решение:

— Гут, гут!

Трумпф, дыша как загнанная лошадь, молча снял пухлые перчатки и швырнул их на землю. Потом натянул свой свитер и, ни на кого не глядя, ушел. Уголовники последовали за своим вожаком.

Гарри помог Андрею одеться. У Андрея дрожали руки, на бледном лице выступила испарина. Никогда в жизни он так сильно не уставал. Даже после самых тяжелых поединков на первенство Средней Азии он не чувствовал себя таким разбитым и обессиленным: ноги стали словно ватными, а в жилах, казалось, бродила газированная вода.

— Идем, Андрэ, — Гарри взял его под руку.

Путь к нарам показался бесконечно длинным. Бурзенко с помощью Гарри и Каримова вскарабкался на свое место. Не раздеваясь, плюхнулся на матрас.

Сколько времени он проспал, Андрей не помнит. Проснулся от того, что кто-то тормошил его за плечо. Андрей открыл глаза. К нему на нары влез Каримов. Пола его куртки оттопыривалась. Батыр, осмотревшись кругом и убедившись, что за ним никто не наблюдает, шепнул:

— На, земляк.

Он поставил перед Андреем чашку с густой брюквенной похлебкой.

— Рахмат, — поблагодарил Андрей по-узбекски и, проглатывая слюни, спросил: — А ты сам кушал?

— Это тебе от твоих друзей.

— Тогда садись, Батыр-ака, съедим вместе.

— Нет, — улыбнулся Каримов, — это все тебе одному.

Андрей осторожно, чтобы не пролить похлебки, отодвинул чашку:

— Один есть не буду!

— Нет будешь, — в шепоте Батыра звучали властные нотки. Я старше тебя. Значит, имею право приказывать. И не один я приказываю. Моим языком приказывают все старшие товарищи. Ясно?

— Не совсем.

— Так надо, — Каримов пододвинул чашку к Андрею. — Ешь, земляк, ешь. Набирайся сил! Твоя сила нам нужна. Нужна для борьбы.

Весть о поединке русского пленного с Трумпфом, одним из самых свирепых бандитов, облетела все блоки. Незнакомые люди приходили к Бурзенко, пожимали ему руки. Один из немецких заключенных принес Андрею пайку хлеба, группа чехов принесла вареной картошки.

— Друг, это тебе от нашего блока.

Два дня спустя староста блока Альфред Бунцоль зашел после вечерней проверки в барак и приказал Андрею:

— Возьми чайник и принеси мне кипятку.

В маленькой каморке старосты за квадратным столиком сидели двое. Одного Андрей узнал сразу.

— Товарищ подполковник, здравствуйте! — радостно поздоровался он с Иваном Ивановичем.

Второй заключенный, в полосатой одежде, с красным треугольником на куртке, в деревянных башмаках, был Андрею незнаком. Он смотрел на боксера карими глазами, в которых играла смешинка. И Андрею трудно было понять: то ли он улыбается ему, то ли изучает его насмешливым взглядом.

Иван Иванович сказал:

— Бурзенко, познакомься. Это Михаил Левшенков. Товарищ Михаил. Интересуется твоими спортивными делами.

— Какой тут спорт, — вздохнул Андрей, — мне бы не перчатки, а автомат в руки…

— Всему свое время, — мягко возразил товарищ Михаил.

Андрей понял, что перед ним один из руководителей подполья. «Наконец-то, — у Бурзенко сильней забилось сердце, — наконец-то…»

— Ну, что ты стоишь? — Иван Иванович пододвинул табуретку. — Садись к столу.

Андрею налили кружку кипятку и дали большую вареную картофелину. Андрей откусывал ее бережно, маленькими кусочками и запивал горячей водой. Вкусно! Вдруг он заметил, что Смирнов и товарищ Михаил картошку не едят. Иван Иванович перехватил взгляд Андрея:

— Ешь, ешь. Мы свои съели.

Андрей осторожно разломил картофелину на равные части:

— Теперь я вас угощаю.

Они пили кипяток и беседовали. Андрей рассказал свою биографию.

— Я здесь долго быть не собираюсь, — закончил он. — При первой же возможности убегу! Вот только товарищей надежных подобрать надо…

— Всему свое время, — Левшенков повторил уже знакомую Андрею фразу и, посмотрев ему в глаза, сказал, что подпольный центр предлагает Бурзенко выступить в боксерских соревнованиях с уголовниками.

Андрей отказался:

— Развлекать гадов я не собираюсь.

— Нет, ты должен выступать, — возразил Левшенков. — Так нужно. Понимаешь?

Андрей удивился. Спортивные соревнования в Бухенвальде! Странно… Зачем?… Если он озлобит уголовников, ему не миновать крематория… Но Левшенков говорит с ним от имени подпольного центра…

И он ответил:

— Я готов выполнить любое ваше поручение.

Старший санитар Гигиенического института Карл Пайкс был доволен началом дня. Сегодняшнее утро мало чем отличалось от вчерашнего — такой же туманный рассвет и обычный для Бухенвальда сырой, пронизывающий до костей, ветер. Но на этот раз пасмурная погода не влияла на настроение политического заключенного Карла Пайкса, в недавнем прошлом молодого, но уже довольно известного врача одной из клиник Гановера, а ныне старшего санитара Гигиенического института концентрационного лагеря Бухенвальд.

Жизнь такая загадочная штука, что, сколько ни смотри пристально вперед, все равно не увидишь того, что ожидает тебя завтра, В этой истине Карл Пайкс убедился на собственном примере. Застенчивый по натуре и напуганный бурными действиями фашистов, наводивших в старой доброй Германии так называемый «новый порядок», молодой врач всячески избегал общественных выступлений и сторонился всего того, что, по его мнению, могло скомпрометировать доброе имя нейтрального человека. Пайкс был далек от политики. Он мечтал о карьере хирурга и кандидатской диссертации.

Но политика не осталась к нему равнодушной. В один из зимних солнечных дней в операционную с шумом вошли гестаповцы, оставляя на розовом паркете грязные широкие следы сапог. Пайкса обвинили… Впрочем, в 30-х годах для ареста не требовалось серьезных, проверенных обвинений, достаточно было указать чернорубашечникам на человека и сказать, что он против «нового порядка». Кто же наклеветал на него, — Пайкс так и не узнал. Очевидно, один из коллег по работе, которому оказались не по душе талант и успехи молодого врача. В камерах гестапо Карл долго не задержался. Все его попытки возмущаться и говорить правду были остановлены кулаком и резиновой дубинкой. На десятом допросе он махнул на свою жизнь рукой и в полубессознательном состоянии признал себя виновным во всех политических грехах и поставил собственную подпись под «показаниями».

Следователь, поздравив Пайкса с успешным окончанием следствия, посоветовал ему впредь быть таким же благоразумным и беречь свое здоровье. Потом ему зачитали приговор, посадили в арестантский вагон и привезли в Бухенвальд.