Ольга Крючкова - Нибелунги. История любви и ненависти

– Не трогай меня… – возмутился юнец. – Я уже взрослый…

– Да-да, я это слышал: можешь пить пиво, трахать девок и махать мечом! – подтвердил Галлий. – Тебе надо поспать!

– И ты туда же… – обиженно произнёс Кедрик и повиновался матери. Та отвела его за занавеску и уложила на расстеленных волчьих шкурах.

Вскоре за занавеской послышалось размеренное сопение будущего воина.

– Есть хочешь? – поинтересовалась Пруденс у Галлия.

– Угу, живот подводит от голода…

Женщина взяла деревянную ложку с длинной резной ручкой, наложила просяной каши в глинную чашу и поставила её на стол.

– Ещё горячая, ешь аккуратнее… Не обожгись…

Галлий с аппетитом накинулся на кашу. Пруденс выждала, когда её мужчина насытится и спросила:

– Так ты присутствовал на тинге?

– Да… Ярл объявил поход на фризов и бургундов…

– Хм… – удивилась Пруденс. – И как же он намерен воевать? Фризы живут на западе, а бургунды на юге? Он что намерен разделить силы?

– Вероятно… – односложно ответил Галлий, доедая кашу. – Вроде как с данами хочет заключить союз…

– А-а-а… – протянула Пруденс, понимая, что войны не миновать и Кедрик непременно пожелает утвердиться, как воин и мужчина. – И что ты намерен делать?

Галлий пожал плечами: на самом деле он ещё не решил…

– Не знаю… Но захват богатых бургундских или фризских земель вдоль Рейна кажется мне весьма привлекательным.

– Значит, ты тоже собрался в поход? – напрямую спросила Пруденс, усаживаясь за стол напротив Галлия.

Тот оторвался от тарелки. Взгляды мужчины и женщины пересеклись…

– Я знаю, о чём ты думаешь… – сказал Галлий. – Кедрик ещё юнец, но ты не удержишь его дома подле себя. Война – это возможность проявить себя и разбогатеть.

– И погибнуть… – добавила Пруденс.

– Увы… Война – не увеселительная прогулка…

– Я боюсь за вас обоих… – призналась женщина.

Галлий невольно улыбнулся. Он смерил взором свою возлюбленную, несмотря на зрелый возраст и нелёгкую жизнь, она была ещё хороша собой: дородная, белокожая, с пышными рыжими волосами и голубыми глазами.

Галлий поднялся из-за стола и вплотную приблизился к ней. Пруденс, сидя на табурете, прильнула к мужчине. Тот невольно ощутил желание…

– Идём… Я хочу тебя… – прошептал Галлий.

Гертруда, до сего момента, безмолвно предававшаяся шитью, вышла из дома, решив подышать свежим воздухом.

…Насладившись другу другом, любовники в сладостной истоме раскинулись на волчьих шкурах. Рядом посапывал Кедрик. Гертруда, нагулявшись вволю, уже вернулась домой и легла спать прямо около очага, постелив на земляной пол старый отцовский плащ.

Галлий, прильнув к полной груди Пруденс, произнёс:

– Я тут подумал… Пожалуй, тоже пойду на войну… Добыча нам не помешает… Да и за Кедриком смогу приглядеть, а тот по неопытности и горячности полезет в самое пекло…

Пруденс крепко обняла Галлия, что тот утонул в её белоснежных прелестях.

– Я буду молиться за вас Одину… – пообещала она.

Дождавшись, когда Пруденс заснёт, Галлий поднялся с ложа. Он осторожно отодвинул занавеску и огляделся: в очаге ещё тлел огонь; Гертруда, укрывшись плащом, мирно спала. Он потихоньку оделся, вышел из дома и отправился на задний двор, где содержалась домашняя скотина. Ещё много лет назад, едва Галлий поселился у приветливой, в те времена молодой вдовы, он построил небольшую голубятню, а затем по случаю прикупил римских голубей. Птицы были хороши собой: белые, словно только что выпавший свежий снег, с чёрными, как бусины глазами и красными цепкими лапками. Все соседи Пруденс сбежались посмотреть на необычных птиц – саксы в те времена не видели римских голубей. Такая живность была для них в диковинку. Женщины и дети, привыкшие к курам, гусям и уткам, охали и ахали, восхищаясь красивыми птичками. Даже мужчины выказывали своё удивление:

– Странные птицы! Какой от них прок? А зажарить на костре их можно?

– Конечно! – с готовностью подтвердил Галлий. – У голубей вкусное мясо!

С тех пор в Сахен-Анхельте богатые саксы стали употреблять голубиное мясо в пищу. Однако, голубей для жарки Галлий продавал лишь для вида. У него было несколько специально обученных почтовых птиц. Он привязывал у их цепким лапкам донесения и отправлял в Кастра Ветеру, где их со всем тщанием прочитывал Иннокентий, советник короля, наполовину римлянин по происхождению. Именно он в своё время порекомендовал королю смышлёного Галлия, своего племянника.

…Галлий приблизился к небольшой голубятне, в которой содержались почтовые голуби. Соседи-саксы не подозревали об их истинном предназначении, даже Пруденс. Она вообще не вмешивалась в дела своего сожителя, разве что кормила необычных «питомцев» во время его отлучек по торговым делам. Кедрик и вовсе не проявлял интереса к голубям. Правда, Гертруда любила порой полюбоваться красивыми птичками.

Подле стояли две клетки с птицами, предназначенными для продажи. На днях за ними должен прийти слуга одного из местных аристократов. Галлий намеревался продать ему упитанных римских голубей за солидную сумму.

Голуби, увидев хозяина в предрассветной дымке, проснулись и заворковали.

– Ну что, мои хорошие… – тихо произнёс он. – Скоро вам свернут шеи, ощиплют и зажарят… Жаль губить такую красоту…

Галлий с сожалением взглянул на клетки, открыл низкую дверцу голубятни и, встав на четвереньки, заполз внутрь. Он тотчас упёрся головой в лестницу, ведшую наверх, где обитал десяток отменных глубей. Как говорил Галлий: он держал их отдельно в голубятне для размножения.

Однако Галлий не торопился подняться к своим питомцам. Он извлёк полоску тонкого пергамента, чернильницу и остро отточенную палочку для письма из специального тайника. Затем он зажёг припасённую свечу огнивом и начал писать донесение Иннокентию. Через некоторое время голубь взметнулся над домом Пруденс, он держал путь на Кастра Ветеру.

Иннокентий сидел за широким дубовым столом, заваленным бумагами. В последнее время ему всё больше приходилось заниматься государственными делами, потому как король предпочитал проводить время в объятиях своей наложницы Румелии.

Королева Зиглинда давно смирилась со своей участью, даже с тем, что её единственный сын Зигфрид отправился в Бургундию. И как женщина ещё не потерявшая интерес к жизни обратила свои взоры на Иннокентия. Советник же давно питал нежные чувства к королеве, но не смел надеяться на взаимность. Он догадывался, что её надменность, гордость, холодность и отработанный годами взор, подобный ледяному северному морю – лишь защита тонкой уязвимой души. Иннокентий не ошибся…

Зиглинда давно замечала на себе пламенные взоры советника, однако не торопилась упасть в его объятия. Смыслом жизни королевы был, прежде всего, долг перед мужем, сыном, придворными, своими подданными. Но когда Зигмунд окончательно перебрался в латифундию, она не выдержала: обида и отчаяние заполнили её сердце. Она уже сама, призрев приличия, собиралась отправиться к советнику. Но тот опередил королеву.