Андрей Жвалевский - Москвест

Степка и Мишка замерли, боясь пошевелиться — до того напряженной была поза художника. Но вдруг он словно очнулся, почти не глядя макнул кисть в краску на доске, нанес несколько резких мазков на холст. И снова замер.

Мишка смотрел на картину и не верил своим глазам. Только что на ней был тихий зимний вечер, но пара мазков подняла настоящую метель. Теперь снег не падал сверху спокойными хлопьями, а несся куда-то за край холста.

Мишка хотел что-то спросить, но Степка сердито прижал палец к губам. Выходили из комнаты на цыпочках.

— Видал?! — с гордостью спросил малец уже во дворе. — Это Артамон. Его сиятельство Артамона в карты выиграл. Талант!

Похоже, Степка гордился всем, что делал граф. Это немного раздражало.

— Слушай, — спросил Мишка, — если он такой добрый, чего он вас на волю не отпустит?

— На волю? — искренне удивился Степка. — А зачем? Чего там делать, на воле?

— Да то же, что и тут!

— Ага, — малец иронично дернул плечом. — Я тут весь день книжки читаю, а меня еще и кормят от пуза. А на воле кто меня кормить станет? На воле буду горбатиться от темна до темна! И Артамон на воле, если повезет, в малярную артель попадет. А не повезет — золотарить будет!

Мишка не нашелся, что ответить. Ему еще больше захотелось домой. Тем более что год теперь известен, осталось припомнить каких-нибудь фактов про эти времена и дождаться колокольного звона. Со звоном проблем не было — звонили даже чаще и громче, чем при князьях и первых царях.

Назавтра хлопотливую Проклу окончательно скрутила «немочь», под которой Маша угадала обычный радикулит (у ее дедушки в будущем был такой же). И как-то так получилось, что Маша взяла на себя управление всем хозяйством Пал Иваныча. Прокла только ругалась из своей каморки, но даже с кровати встать не могла.

Маша в очаровательном ситцевом платьице носилась между старой экономкой и другими слугами, мгновенно нашла со всеми общий язык и распоряжалась так бойко, как будто всю жизнь управляла большим хозяйством.

Мише, которому дела не нашлось, наблюдал за ней с большим удивлением. Впрочем, не вмешивался — он оттягивался за все прошлые века: спал до обеда, ел от пуза и прятался от Катерининых заигрываний.

А однажды вечером, когда весь дом погрузился в сон, а Мишка так выдрыхся за день, что заснуть уже не мог, он, от нечего делать, решил взять книжку. И на пороге библиотеки застыл.

Там, внутри, сидела Маша. Или кто-то, отдаленно на нее смахивающий.

Девушка невероятной красоты, загадочная в свете десятков свечей, в огромном бальном платье, обнажающем плечи, с высокой прической и цветком в волосах, сидела на подиуме и перебирала в руках розы.

Миша закачался на пороге библиотеки, не зная, что делать. Бежать и кричать, потому что это галлюцинация, или войти и прекратить это безобразие.

— Отлично, голубушка моя, — услышал Миша голос графа, — вы прекрасно справляетесь. Еще буквально полчаса, и перерыв.

Миша тут же спрятался за дверь и в щелочку попытался рассмотреть, что ж там делает его сиятельство. К своему удивлению, Миша разглядел всклокоченного Астахова в переднике и с кистью в руках. «Художник, значит, — убеждал себя Мишка. — Это не страшно, порисует и успокоится». Он на цыпочках отступил от двери, но на душе у него было кисло.

Маша же, если и услышала скрип половиц за дверью, то не обратила на него внимания. Наверное, если б дом обрушился, она бы бровью не повела.

Пламя свечей завораживало, огромная старая библиотека стала похожа на старинный замок, лестницы, ведущие на второй ярус книг, терялись в полумраке. Вкусно пахло книгами, ароматным чаем, дорогим табаком и духами, которыми было пропитано бальное платье.

Маша не спрашивала, что это за платье, ей было все равно, кто его носил раньше. Когда ей передали, что граф просит ее о небольшой услуге, она мгновенно согласилась. Когда принесли это платье, завернутое в тонкую бумагу, у нее возникло ощущение, что она попала в сказку. Когда платье на нее надели, подшили, закололи…

…Она стала принцессой. Превратилась в принцессу. И сейчас она сидела и ждала чуда.

Граф уверенно водил карандашом по бумаге, бросая на Машу задумчивые взгляды.

— Ой!

— Что? — встрепенулся Пал Иваныч.

— Роза… шип…

Астахов в ту же секунду оказался рядом, нежно вытер Машин палец платком.

— Ты как спящая царевна, — тихо сказал он, убирая платок.

От этого голоса, от запаха душистого табака, одеколона и еще какого-то аромата стало очень тяжело дышать. Маша попыталась вздохнуть поглубже, но тугой корсет впился в ребра. Все вокруг пошло колесом. Память услужливо вытащила из загашников нужную фразу.

— Мне дурно, — прошептала Маша.

— Закончим на сегодня, — довольно резко сказал граф, рывком поднялся и вышел из библиотеки.

Через пять минут Маша пришла в себя и быстро проскользнула в свою комнату, не заметив Мишку, который притаился под лестницей. С ее сердцем творилось что-то нехорошее.

Мишка выждал пару минут и прокрался в библиотеку. На холсте был только легкий, нежный силуэт. Мишка застыл, рассматривая его. «Неужели это Машка?» — крутилось в голове.

Прошло три дня. Миша окончательно выспался, наелся на пару веков вперед и одурел от скуки. Когда встречался с Машей, надеялся, что она ему расскажет про портрет, но она все быстрее бегала по дому, и выловить ее, чтобы поговорить, у Мишки не получалось.

Днем он приходил в библиотеку, натыкался на капли краски на полу, на оплавленные свечи в канделябрах и лепестки роз. Он поспешно отворачивался, как будто видел что-то неприличное.

Чтобы чем-то заняться, Мишка стянул из библиотеки книгу. Открыл ее. А когда оторвался, то с удивлением обнаружил, что вокруг почти стемнело и поэтому очень плохо видно буквы. День пролетел незаметно.

Убеждая себя в том, что он идет в библиотеку, чтобы положить книжку на место, Мишка тихо крался по коридору.

— Милая моя, в английской поэзии есть безусловная прелесть, — говорил Пал Иваныч, — но это уже устаревшие сюжеты.

— Поверьте мне, — засмеялась Маша, — историю про Ромео и Джульетту будут читать и через триста лет.

— Да полноте, Машенька, ее и сейчас-то уже почти не читают!

— А что, по-вашему, будут читать? — весело спросила Маша.

— Что-нибудь современное, на злобу дня. Людям постоянно нужны такие книги, чтобы они могли узнать себя в главном герое. Чтобы мысли героя совпадали с его мыслями. Или не совпадали, но чтобы он мог возразить, поспорить… Тогда чтение захватывает, тогда оно учит. О чем можно спорить с Джульеттой?

— Зачем с ней спорить, — возразила Маша, — ее нужно пожалеть, о ней можно плакать.

— Но невозможно же плакать триста лет!

— Пал Иваныч, — страстно возразила Маша, — любовь — это вечная тема. И люди плакали, плачут и будут плакать. Все эти ваши споры с главными героями о смысле жизни уже через сто лет никому будут неинтересны. А пушкинское письмо Татьяны будут знать наизусть тысячи людей!