Андрей Жвалевский - Москвест

А может быть, и не он…

А Сухарева башня, располагавшаяся в Москве на пересечении Садового кольца, Сретенки и 1-й Мещанской улицы, выдающийся памятник русской гражданской архитектуры, снесена 25 октября 1934 года. И, по предложению Л. М. Кагановича, Сухаревская площадь переименована в Колхозную.

Городовой вздохнул.

— Почти восемьдесят лет прошло, это очень далеко, если я тебя туда перекину, то потрачу слишком много сил.

— И что? — осторожно спросил Мишка.

— А то. Я потеряю связь с тобой. Если что случится, то не смогу помочь. Ничем.

Мишка чуть не запрыгал от счастья.

— Перекинь, Городовой, миленький, мы дальше сами справимся, мы уже умеем.

Городовой подумал еще и махнул рукой.

— Ладно, валяй. Если что… Если больше не увидимся… Короче… Я в вас сильно сомневался.

— А теперь? — спросил Мишка.

— Теперь… не знаю. Но… удачи тебе!

У Мишки закружилась голова, и, чтобы не упасть, он схватился за стенку башни.

Мишка стоял с закрытыми глазами и слушал, как бьют колокола. Красиво, переливчато, с множественным перезвоном… «Бом!» — бумкал большой колокол, «бом-тили-бом» — вторил колокол поменьше, «Били-били-бом» — били совсем маленькие колокольчики.

Мишка стоял, слушал и улыбался.

В дом Астахова Мишка смог войти, только когда совсем стемнело. Ходил, как дурак, вокруг, трясся. Один раз мельком увидел Машу, которая проскочила по двору. Сердце зашлось так, что минут десять пришлось отсиживаться за порогом. Наконец замерз, проголодался до полного отупения и пошел.

Очень некстати наткнулся на Катерину.

— Ой, — всплеснула руками она, — что это на тебе? Что так извозился? Пойдем, умыться помогу!

Мишка малодушно согласился, в очередной раз оттягивая момент объяснения с Машей.

— Да что ж ты, железный, что ли! — этот крик вывел его из полного оцепенения.

Миша осторожно снял девушку с колен (интересно, давно она туда уселась?) и вышел из кухни. Дальше тянуть было нельзя. Маша сидела у себя в комнатке и ждала очередного сеанса рисования. Она была красива и спокойна. Когда Мишка появился на пороге, она просто широко распахнула глаза.

И Мишке показалось, что она уже все поняла.

— Ты не перенесся?

— Я вернулся.

Маша встала, походила по комнате, снова присела на кровать.

— Как?

— Я тебе потом расскажу, это долгая история.

Маша обхватила себя руками.

— А зачем ты вернулся?

— Маш, мне очень тяжело это тебе говорить…

— Так не говори! — воскликнула Маша. — Я не хочу знать, что там впереди, я счастлива сейчас, и не надо мне другого!

— Маш, он обманывает тебя!

— Кто?

— Твой Астахов.

— Да нет же! — Маша рассмеялась. — Господи, я думала, ты мне расскажешь, что мы скоро умрем, а тут такие глупости.

Маша расслабилась и облегченно вздохнула.

— Миш, он прекрасный человек, он замечательный! Он столько всего знает! И он женится на мне! Уже все об этом говорят. Свадьба вовсю готовится. Он не может меня обмануть!

Миша смотрел в Машины ясные глаза и не знал, сможет ли сказать всю правду. Малодушно начал сначала. Рассказал про 1934 год, про беспризорников, про то, как выжил благодаря тому, что умел трепать языком.

— Да ты все время за счет этого выживал, — фыркнула Маша.

Рассказал про встречу с Профессором, про то, как тот облизывался на его сапоги и как он достал ему документы из архива.

— Маш, я знаю, ты сильная, ты… Ты только не плачь, ладно? Вот тебе страница из церковной книги, он мне ее вырвал.

Маша взяла в руки листик.

— Да это просто ошибка! — воскликнула она. — Имя перепутали! Какая Ольга? Я не знаю никакой… Ольга? — Маша побледнела. — Не может быть!

Мишка сидел и чувствовал себя полным идиотом. Он бы с удовольствием свернул шею Астахову, только б не видеть сейчас Машиного лица.

— А я? — спросила Маша.

— А ты… Короче, неизвестно, что с тобой случилось, — выдохнул Мишка.

Правду он сказать не смог.

Маша застыла, как изваяние. Да и температура ее рук была тоже как у памятника. Мишка и рад был бы что-то сказать, но не знал, с какой стороны к ней подступиться.

— Извини, меня ждут, — вдруг сказала Маша и вышла из комнаты.

— На тебе? А с чего ты взяла, что я решил жениться на тебе? — у Пал Иваныча был такой растерянный вид, что в других обстоятельствах Маше было бы смешно.

Но не сейчас. Сейчас она ногтями впилась в ладонь, чтобы не разреветься.

— Вы же говорили! — Маша изо всех сил старалась удержать голос, который стремился сбиться в позорный фальцет. — Вы обещали!

— Да что я говорил? Что обещал?!

Маша думала, что хуже уже и придумать сложно. Оказалось — может быть и хуже.

В комнату вошла Ольга Михайловна. Вернее, впорхнула. Она как по воздуху ступала, сияя от счастья. Прямо колибри. Но стоило ей оценить ситуацию (красная от возмущения прислуга и смущенный жених), как колибри превратилась в коршуна.

— Так, Мария, — Ольга Михайловна умудрялась говорить не просто сквозь зубы, а сквозь плотно сжатые губы, — что бы у вас ни было ранее, теперь Павел Иванович будет человеком семейным…

Маша не выдержала, губы ее задрожали.

— Ты сделал ей ребенка? — сухо осведомилась Ольга Михайловна у будущего мужа.

Тот прижал руки к груди:

— Да христом-богом клянусь…

— С тобой потом, — отрезала женщина-коршун и всем корпусом повернулась к Маше. — Не беспокойся, без помощи не оставим. Найдем жениха. Даже денег на избу выделим. Ребенок — от Бога…

Маша с большим трудом снова взяла себя в руки.

— Какой ребенок?! Какая изба?! Что вы несете?!

— То есть ребенка нет? — морщинки, испортившие безупречный лоб невесты, растаяли без следа.

— Конечно, нет! И быть не могло!

— Честное слово! — Граф порывисто перекрестился на икону в углу. — Она только позировала!

— Неглиже? — подозрительно уточнила Ольга Михайловна.

— Господь с тобой! В платье!

— Тогда, — теперь и Ольга Михайловна выглядела удивленной, — в чем беда?

Маша готовилась повторить все свои упреки, и Астахов торопливо опередил ее:

— Да, ма шер, вбила себе в голову, что я жениться на ней хочу!

И снова колючий ком в горле помешал Маше выговориться. Она и перед Пал Иванычем плакать не хотела, а уж перед его будущей женой…

Зато Ольга Михайловна окончательно успокоилась и превратилась из коршуна не в колибри, конечно — но в заботливую лебедушку.

— Ах, Павел Иванович, Павел Иванович, — она так ласково ругала Астахова, что Маша наконец поняла значение устаревшего слова «пожурила». — Вскружил бедной девочке голову!

Его сиятельство только руками развел. Он уже понял, что гроза миновала, сейчас его Оленька все устроит, разберется в этой деликатной ситуации.