Джек Данн - Тайная история Леонардо да Винчи

Леонардо поплыл к другому кораблю, еще одной стене, покрытой ракушками. Время от времени он поглядывал вверх, следя за тем, чтобы дыхательные трубки ни за что не зацепились. И снова сверлил обшивку и отдирал стамеской доски, и снова вода через несколько дыр хлынула в трюм. Леонардо едва не затянуло следом; он услышал отдаленный стон ломающегося дерева — первая галера наконец-то пошла ко дну.

Внезапно он задохнулся. Мгновенно встревожась, он подергал дыхательные трубки, чтобы освободить их, если они за что-то зацепились, но без толку: либо они оборвались, либо их перерезали. Леонардо выпустил стамеску и сверло и рванулся наверх. Всплыв на поверхность, он глубоко вдохнул — и тут же что-то тяжелое, как камень, плюхнулось в реку рядом с ним, с другой стороны в воду вошла стрела. По воде расплывалась кровь, река кишела турками — легкой добычей для людей с фелук, вооруженных ножами и луками. Очевидно, они приняли за турка и его.

Меж судов скользили крокодилы длиной никак не меньше фелуки — они пировали, ненасытные, как древние египетские боги в дни жертвоприношений. А еще Леонардо слышал крики и что-то похожее на песню.

Он нырнул назад в тишину и со всех сил поплыл к своей фелуке, пока не почувствовал, что легкие его вот-вот разорвутся. Что, если он плывет не туда? Ему представилось, что наверху, на поверхности, его поджидают огромные крокодилы. Он плыл как сквозь сон, словно его кошмары вдруг обрели плоть, Наконец он всплыл, вдохнул, огляделся — и услышал, что его зовут.

Он поплыл на голос, и скоро его втащили на борт фелуки. По чистому везению она плыла как раз навстречу Леонардо.

Голос, звавший его, принадлежал Куану.

— Я решил, что надо бы поискать тебя. Я потопил свою галеру и вернулся. Зороастро тоже.

Зороастро обнял Леонардо и обернулся к турецкому флагману. Прокладывая себе путь среди барахтавшихся в воде турок, тот под насмешки и проклятия толпы уплывал прочь, подгоняемый слабым ветерком. Великая река, мать Египта, окрасилась кровью.

Повсюду были широкопарусные, нарядно раскрашенные фелуки, полные феллахов, причем хорошо вооруженных феллахов; они развлекались, стреляя и по туркам, и по крокодилам. Они пели и кричали что-то нараспев, и им вторила толпа, собравшаяся на берегах: мужчины в белых тюрбанах, женщины, с ног до головы закутанные в черное, как на похоронах, и дети, чьи высокие голоса звучали как хор к ал гратов.

«Ради глаз Айше».

— Что они поют?:— спросил Леонардо.

— Прекрасную песнь войны и благородства, — сказал Куан. Он улыбнулся печальной и циничной улыбкой человека, видевшего все это и прежде. — Калиф повелел своим певцам петь народу. И они пели об Айше и силе чар. То было пророчество, ибо калиф предрек, что чарами потопит вражеские корабли. А мы только что исполнили предначертанное. Мы сделали Айше бессмертной. Феллахи и воины станут биться и умирать за нее. За ее красоту и совершенство. Платоническая любовь.

— Это безумие, — возразил Леонардо.

— Такое же, как у твоего друга Сандро? Не он ли едва не умер за любовницу Лоренцо?

— Не говори о ней так! — потребовал Леонардо.

Куан слегка поклонился:

— Прости, маэстро.

— Не понимаю, что за дело до Айше всем этим людям? Слышали ли они о ней прежде?

— Это уже не важно, — сказал Куан. — Они сотворят ее. Она станет живой мученицей, и повесть о ней разрастется с пересказами. Певцы разнесут эту весть: они зовут ее Женщина Крови и Красная Женщина. Ее имя станет боевым кличем, — продолжал Куан нараспев. — А она станет душой Египта, и во имя ее весь народ поднимется уничтожать турок. Потечет кровь, и турки захлебнутся в ней, как захлебываются сейчас водой.

— И убьют Айше, — сказал Леонардо.

— Нет, она в полной безопасности. Если османы отдадут ее, война закончится. Они поторгуются.

— А если с ней что-нибудь случится?

— Вот тогда народ этой земли действительно обезумеет и предаст турок резне. На тех, у кого она в плену, лежит огромная ответственность. — Помолчав, Куан добавил: — Но гибель кораблей должна встревожить Мехмеда. Он человек верующий… и суеверный.

Леонардо взглянул на Куана, но не заметил ни веселья, ни иронии на его озабоченном лице.

— Тогда, быть может, он отдаст Айше.

— Непохоже, — сказал Куан. — И султану Мехмеду, и нашему калифу нужно вкусить крови. Вот увидишь, маэстро.

— А ты? — спросил Леонардо. — Что чувствуешь ты?

Куан пожал плечами:

— Убийство не радует меня, но и не вызывает отвращения.

— Что же тебя… радует?

— Я покажу тебе. Когда-нибудь… скоро.

С этими словами Куан отвернулся от Леонардо. Оба в молчании смотрели на бойню.

И под зеленой, блестящей от солнца водой Леонардо вдруг почудилось лицо Никколо.

Словно у каждого юноши, погибшего сегодня, было его лицо.

Даже после чудесного потопления турецких судов Леонардо по-прежнему оставался пленником в своих покоях и мастерской, битком набитой машинами и оружием, откованным и сработанным по его описаниям. Но теперь он на самом деле был пленником, потому что его разлучили с друзьями. Куан пришел навестить его лишь раз, да и то затем, чтобы сказать, что нужны еще изобретения. Калиф желал изобретений каждый день. Калиф был очень доволен Леонардо — это и явилось наградой да Винчи. Леонардо набросился на Куана с упреками: его обманули, он не какая-то Шехерезада с тысячью и одним изобретением.

— Жизнь — испытание, — ответил ему Куан, отпустив перед тем несколько комплиментов его прекрасному вкусу в книгах. — Помни, Леонардо, твои друзья зависят от тебя… и ждут тебя.

— Где они? — спросил тогда Леонардо.

Но Куан отделался туманными фразами, заставив да Винчи подозревать, что калиф тайно оставил роскошь Каира и отправился со своими бедуинами в пустыню, взяв с собой Америго, робкого Америго, который равно боялся толпы и женщин. Теперь он был с Красным Джинном, с калифом, который может убить его просто из каприза. О судьбе Бенедетто и Зороастро оставалось только гадать.

Леонардо не видел никого, кроме стражей и женщин, что навещали его по ночам. Но даже шлюхи были незнакомками: каждую ночь приходила новая. Он позволял им остаться, потому что отчаянно нуждался в обществе; и он представлял себе, что это Джиневра, или Симонетта, или Айше. Иными ночами, занимаясь с ними любовью, он втягивал ноздрями запах их мускуса и благовоний, словно это был удушающий дым пламени, которое пожрало Джиневру в ее спальне.