Александр Дюма - Бог располагает!

«Ах ты черт! Похоже, я был слишком трогателен, — подумал Самуил. — Пора умерить чувствительность».

И, пожимая руку Фредерике, он сказал:

— Благодарю. Никогда не забуду того, что вы сейчас мне сказали. Но подобной жертвы я не приму. Впрочем, ничего не следует преувеличивать. Надо еще поразмыслить. В этом браке, я знаю точно, не может заключаться ничего такого, что способно встревожить даже самого мрачного ревнивца. Придется лишь немного подождать. А уж в том, что ожидание будет недолгим, я вам ручаюсь.

Последние слова он произнес таким странным и полным решимости тоном, что Фредерика вздрогнула.

— Так он в самом деле настолько болен? — спросила она.

— О! Ему осталось жить не более полугода, если только можно назвать жизнью нудное, бессильное и томительное угасание в кресле. Так что страшит меня вовсе не он.

— Но кто же вас страшит? — удивилась Фредерика.

— Вы, — помолчав, отозвался Самуил.

— Как это? — пробормотала она, не понимая, о чем он говорит.

— Когда вы были бедной сиротой, вы могли позволить мне любить вас и обещали быть моею. Но когда вы станете графиней фон Эбербах, богатой и…

— Не продолжайте! — перебила она. — Ни мое настоящее, ни будущее не были бы возможны без моего прошлого. А оно связывает меня с вами.

«Ну, то-то же!» — подумал Самуил.

А Фредерика продолжала:

— Я повторяю вам здесь и сейчас то, что сказала в Менильмонтане. Я принадлежу вам. Если бы вы запретили мне уступить последнему желанию графа фон Эбербаха, я бы повиновалась. Если вы считаете, что мы должны доставить ему эту последнюю радость, я согласна облегчить умирающему тягостный переход из этой жизни в жизнь вечную. Но договор, заключенный между нами, при этом останется нерушимым. Это лишь отсрочка, не более. Что богатство и положение могут изменить там, где речь идет о чувстве и долге? Разве я не всегда останусь той, кого вы приютили и вырастили? Могу ли я когда-нибудь перестать быть вам обязанной тем, что живу на этом свете? Перемена моего состояния может стать разве что еще одной причиной, почему я должна принадлежать вам. Я навсегда останусь вашей должницей, и уж тем более, когда у меня появится возможность вам отплатить. Когда я была бедна, вы приходили ко мне; если я стану богатой, я приду к вам сама.

— Спасибо! — воскликнул Самуил, радуясь на этот раз от чистого сердца и без задней мысли. — Эта уверенность придаст мне сил пожертвовать собой во имя счастья Юлиуса. Итак, вы согласны?

— А вы меня в этом одобряете?

— На сей раз я сам вас об этом прошу, — сказал Самуил.

— Тогда я согласна.

— Я тотчас же отправлюсь к Юлиусу со столь доброй вестью, ведь он, наверное, ждет ответа, изнемогая от жестокого нетерпения. До скорой встречи, и еще раз благодарю.

Он вышел, оставив Фредерику во власти смутных, невыразимых ощущений.

Ей — и вдруг стать супругой графа фон Эбербаха! Такая внезапная перемена в судьбе глубоко взволновала девушку. Не то чтобы она была опечалена. Ведь она испытывала к графу подлинную, самую искреннюю нежность. Разумеется, подобный брак ни в коей мере не отвечал тому представлению о любви и счастье, что она лелеяла в своих грезах. Здесь не было той проникновенной близости, страстной и вместе почтительной, какую она воображала себе, думая о человеке, уготованном ей в супруги. Но ведь ей представлялся не выбор между графом фон Эбербахом и Лотарио, речь шла о другом: граф фон Эбербах или Самуил Гельб.

И в общем-то, дружественный, легкий нрав Юлиуса пугал ее меньше, чем суровый и властный характер Самуила.

Что касается последнего, то он, выйдя из комнаты Фредерики, не сразу направился к Юлиусу, но задержался в комнате, соседствующей с его покоями. Прислонившись лбом к оконной раме и постукивая пальцами по стеклу, он невидящими глазами смотрел вниз, во двор, переводил дух и размышлял. Каким бы сильным он ни был, он нуждался в этих мгновениях передышки, чтобы вернуться к исполнению жестокого замысла, к которому он только что приступил и от которого не собирался отказываться.

В этой душе, глубокой и мрачной, радость никогда не задерживалась надолго: она вспыхивала и гасла, подобно молнии. Он еще не успел возвратиться к Юлиусу, а удовольствие, доставленное разговором с Фредерикой, согласие, вырванное у нее, и обещание, которого ему удалось добиться: что она будет принадлежать ему в богатстве, как и в бедности, — все это ощущение торжества уже угасло, уступив место угрюмой язвительности.

«Вот, стало быть, к чему я пришел благодаря всей своей ловкости, хитроумным комбинациям и утомительным трудам, — говорил он себе. — А пришел я к тому, что вынужден не иметь более иной опоры, кроме расчета на человеческие добродетели: я полагаюсь на слово Фредерики и благородство Юлиуса!

Все мои планы основаны на том, что Фредерика, пусть став богачкой и графиней, освободившись от всего, что удерживало ее в моей власти, вспомнит о клятве, которую она мне дала, когда жила в бедности и подчинении, что графиня вспомнит о незаконнорожденном, миллионерша — о бедняке! Все мое будущее, все мои расчеты, все величие и прочность моего положения покоются на этом зыбучем песке: на верности женщины.

Что до Юлиуса и его обещаний обращаться с Фредерикой как с дочерью и никак иначе, то я все устрою так, что у него не будет времени поддаться слабости. Он сам этого захотел, тем хуже для него! Я не мог принять иное решение. Отцы умирают прежде своих детей. Это закон природы. Он умрет раньше Фредерики, умрет в день своей свадьбы. Так тому и быть.

Все к лучшему. После кончины Юлиуса я увезу Фредерику в Менильмонтан. Я ее опекун. Самое меньшее, что сможет сделать Юлиус, — это назначить меня своим душеприказчиком. Я буду держать Фредерику вдали от Лотарио.

А политические события в это время будут идти своим чередом. Министерство Полиньяка — вот вызов, на который Франция ответит революцией. Вероятнее всего, что возмущение великого народа вырвется из-под власти тех, кто воображает, будто сможет им руководить. Революция будет развиваться помимо их воли и накроет их своим бурлящим потоком. Я стану могущественным, богатым, стану тем, кем хочу быть: я обуздаю этот хаос, и следствием этого будет разрушение старого мира и рождение нового. Я удержу Фредерику подле себя властью изумления и восхищения. Что будет значить желторотый Лотарио рядом с Наполеоном от народовластия!

Будущее принадлежит мне. Все будут любить меня, любить и благословлять.

И первым из них будет Юлиус собственной персоной. Хе-хе, а ведь верно! Пусть благодарит меня, что умрет в полнейшем блаженстве, это он-то, прозябавший в апатии и пресыщенности!..

Однако поспешим завершить наш замысел, а то как бы Лотарио не вернулся слишком рано и не начал вставлять нам палки в колеса».