Игорь Срибный - Берендеев лес

Степан порывался что-то молвить, но девица ласково прикрыла его уста ладошкой, узкою и сладко пахнущей духмяными степовыми травами, и тихо сказала:

- Не говори ничего, Степушко, не надо. Силушки набирайся, да хворь свои бори. А душа моя к тебе стремилась, чтоб в тяжкий час охранить тебя и согреть теплом своим и любовью. Вот я и пожаловала к тебе, любый.

Степан нежно поцеловал пальцы девушки и прикрыл глаза. Ему на самом деле было худо. Так худо, что в голове стоял непрерывный тягучий звон, разрывая ее непреходящей болью. Любое движение, даже шевеление пальцем, немедленно отзывалося в голове резкой вспышкой боли, рвущей его жилы и вытягивающей тело на лавке тетивой…

Поутру, едва свет солнышка проник сквозь мутное слюдяное оконце, Настена принялась хлопотать около Степана. Она выстригла волосы вокруг раны на голове, промыла ее приготовленным Мефодием отваром и, густо смазав медвежьим жиром, наложила повязку. Она не подала виду, но рана, нанесенная шаманом Степану, вызвала у нее тихий ужас. Девица едва не свалилась в обморок от одного ее вида, и только неимоверным усилием духа свово смогла удержать себя в руках...

Степан, казалось задремал… И она стала помогать Никите выкладывать тесины в ряд, чтобы закончить ремонт полатей. По ее просьбе отрок оставил проход между ее занавешенным углом и общими полатями, чтобы девица могла свободно проходить к печи и дверям, не тревожа остальных обитателей скита.

К вечеру Никита сбил полати, занес дров на ночь, и пока совсем не стемнело, пошел искать волка, который пропал во время нападения берендеев на скит отшельников. Он обошел скит вокруг, углубился в лес и на тропе обнаружил еще два тела плосколицых, которые попали в ловушку Степана и были поражены кольями сорвавшихся с высоты колод. Нижняя часть их тел была обглодана зверьем, и на колодах висели только грудины, до коих звери достать не смогли…

Волка он нашел саженях в десяти от колод. Зверь мертвой хваткой вцепился в горло берендея, погубив его. Но и сам был зарублен ударом страшной силы, который перерубил его мощное тело пополам. Тело берендея было объедено зверьем начисто, но тело волка звери почему-то не тронули…

Никита постоял у закоченевших останков волка, отдавшего свою звериную жизнь за обитателей скита, и, смахнув из угла глаза непрошенную слезу, отправился обратно…

Степану он решил покудова ничего не говорить, чтоб не бередить его и без того хворую душу…

Дни потянулись за днями – тоскливые, серые, наполненные болью и тревогой за жизнь Степана. И хотя он потихоньку поправлялся, вспышки дикой боли продолжались, обессиливая его и лишая покоя в ожидании их.

В начале месяца лютого зима запуржила, замела снеговыми завертями. Однова дня Никита не смог отворить дверь, чтобы выйти за дровами, ибо оказалась она заметенной снегом. В отчаяньи отрок бился о дверь всем своим крепким телом, но не сдвинул ее и на аршин.

- Не бейся, Никитка, - прошептал со своего ложа Степан. – Полезай по лесенке на горище, а оттудова через оконце слухово ступи на застреху. С застрехи ужо спрыгнешь наземь. Откапываться надобно от снега-то. Иначе, не выйти…

Никита, закрыв глаза, спрыгнул с крыши и по пояс провалился в жесткий, колючий снег. Лопату под навесом пришлось выкапывать руками из-под снега, но он все же нашел ее.

Ветер дул со стороны степи и навалил на дверь столько снега, что она была едва видна из-под наноса.

Никита расчистил дверь и сделал дорожку к навесу. Снега было столь много, что к окончанию работы он уже не чуял рук.

Наносив дров, отрок присел на лавку к Степану.

- Дядь Степан, - сказал Никита. – Давно хочу поговорить с тобою…

- Так говори, сынок, - тихо ответил Степан.

- Ить весною за мной должон отец мой приехать? – полувопросительно молвил отрок и выжидательно посмотрел в глаза Степану.

- Должон!

- А только не хочу я домой, дядь Степан. Мне приютно здеся с вами в жизни лесной, хотя и опасностями всякими полненной да тревожной, а полной общением с Господом ясным и с людьми, коими дорожу я боле жизни.

- Не годится так, Никитушко, - Степан говорил едва слышно. – Ибо люб ты и отцу, и родове твоей, кои ждут тебя – не дождутся. Они ить провожали тебя сюда в надежде великой, что хворь твоя оставит тебя, и ты возвернешься надеждой отцу и опорой.

- И что жа? – отрок завозился на лавке. – Делами купеческими заниматься? С товарами ездить? Не по мне это! Хочу я воем стать, как ты, дядя Степан! Хочу, чтобы обучил ты меня, как сам могешь, с ворогами биться…

- На то не один месяц потребен, и даже не один год, - отвечал Степан. – Много надобно сил приложить да пота кровавого пролить, чтоб воем стать. Да и не каждому отроку дано это умение от Бога…

- Мне дано, дядь Степан, - Никита гордо вскинул голову. – Я чую это!

- Ладно. Ладно, Никитка, - Степан положил свою жесткую ладонь на руку отрока. – Вот одолею хворь свою и займусь тобою. Даст Бог, сделаю тебя воем… А сейчас ступай, сынок. Подремлю я маленько…

Морозы лютовали, оправдывая название, предками данное месяцу лютому. Дерева по утрам трещали от лютой стужи, и Никита, выходя за дровами, до самых глаз кутался в меховую накидку.

Всяка жизнь в лесу прекратилась… Все живое схоронилось от мороза в норах да берлогах до весеннего солнышка.

Лесовикам тяжко пришлось в эти суровые дни, ибо к концу подходили припасы, а идти в лес за дичью было бесполезно…

К концу месяца начисто подъели все, что было, и три дни уж сидели без пищи…

Настена похудела... Черты лица ее заострились, а пальчики на руках от долгого недоедания стали совсем прозрачными. Но девушка не жаловалась и не роптала, по-прежнему не отходя от Степана и радуясь каждому проявлению поправки его и возвращению к жизни.

А в первые же дни месяца березня пекучее солнце вдруг разом пригрело выстуженную за долгую зиму землю, и снег на глазах просел, провалился ноздреватыми кусами и стал походить на хлебный мякиш. Только серовато-белый и жгущий холодом…

В первый солнечный день березня Степан встал с лавки и, качаясь от слабости, шагнул за порог – в весну, в любовь, в битву…

Весна споро напирала на зиму, изгоняя ее из лесу, и с каждым днем отвоевывая все больше полянок и лесных прогалин у своей извечной соперницы, растопляя лучами ласкового солнышка снега. Сосны и ели, сбросив тяжесть снежных пластов, всю долгую зимы гнувших и ломавших их, облегченно расправляли ветви свои, подставляя их лучам согревающим, разгоняющим под корою соки целебные, дерева питающие от землицы оттаивающей... Березки белоствольные, ветвями тонкими подрагивая, зиму провожали, предвкушая наряд новый весенний из листочков изумрудных, для коих уж начали почки взбухать под корою тонюсенькой...