Бернард Корнуэлл - Враг стрелка Шарпа

– Заприте пленных капитан. Как ваш испанский?

– Объясниться могу.

– Прекрасно. Среди женщин есть профессиональные потаскушки, которые будут не прочь заработать пенни-другой. Договоритесь с несколькими, выделите каждой каморку. Пусть парни расслабятся.

– Сделаем, сэр. Это всё?

– Чёрт, нет! – о самом главном-то он забыл, – Четыре стрелка, капитан. Трезвенники. Найдите хранилище спиртного и объявите, что всякого, кто надерётся ночью, я утром разорву на куски.

– Ясно, сэр.

Фредериксон ушёл. Наслаждаясь идущим от костра теплом, Шарп размышлял, что ещё он упустил. Вход, лаз, крыша охраняются. Пленные под присмотром. Ага, десяток раненых дезертиров желательно куда-то пристроить. Женщины с детьми размещены. Верхняя галерея превратилась в бордель (рождественский подарок от майора Шарпа). К выпивке доступ перекрыт. Еда! Надо найти еду для солдат!

Заложницы. Проведать. Убедиться в том, что у них всё в порядке. Он покосился на холл и рассмеялся. Жозефина! Боже правый! Леди Фартингдейл!

Последний раз они встречались в Лиссабоне, в её доме, окружённом апельсиновыми деревьями. Жозефина Ла Лакоста. Она бросила Шарпа после Талаверы ради кавалерийского капитана Харди, но тот погиб. Шарп был беден, Харди – богат, а она всегда стремилась к богатству. Подкопив деньжат, Жозефина приобрела дом с выходящей на Тежу верандой и апельсиновым садом в престижном столичном пригороде Буэнос-Айресе. Она устраивала приёмы, на которых было не протолкнуться от офицериков со звонкой мошной, соперничающих за благосклонность хозяйки. Две зимы назад. Виолончели пиликали в углу, Жозефина, гордая, как королева, в окружении сверкающих мундиров, льстящих ей, жаждущих обладать ею и готовых заплатить любые деньги, чтобы переспать с Ла Лакостой. Со времён Талаверой она чуть поправилась. Ей это даже шло (хотя и не на вкус Шарпа), делая округлей и мягче. Мягче внешне, характер едва ли изменился. Шарп не забыл, как она отказала полковнику гвардии, предлагавшему пятьсот гиней за одну-единственную ночь. Отказала, да ещё и подсыпала соли на его сердечную рану, предпочтя полковничьим пяти сотням гиней двадцать смазливого юного гардемарина. Шарп снова хохотнул, удостоившись недоумённого взгляда стрелка, конвоирующего дезертиров к их тюрьме. Пять сотен гиней! Столько же выложил Фартингдейл, чтобы выкупить её у Потофе! Самая дорогая шлюха Испании и Португалии замужем за сэром Огастесом Фартингдейлом, который считает её нежным и хрупким созданием! Боже правый! Нежным и хрупким! Связи? Относительно связей в высших сферах сэр Огастес не ошибался. Связи имелись, и не только те, что приходят на ум, учитывая её прошлое. Первый муж Жозефины, Дуарте, сгинувший в Южной Америке в начале войны, происходил из родовитой семьи, обеспечившей ему придворный чин Третьего Камергера при Ночном Горшке Его Величества (или что-то столь же бессмысленное). Как она сцапала сэра Огастеса? Знал ли он о её прошлом? Должен был. Смеясь, Шарп направился к лестнице, обнаружившейся в юго-западном углу двора. Он обязан засвидетельствовать своё почтение Ла Лакосте.

– Сэр!

Фредериксон остановил его. Подняв руку, Красавчик Вильям замер. Взор его был прикован к часам, зажатым во второй руке.

– В чём дело, капитан?

Фредериксон молчал, не отрываясь от циферблата, затем вскрикнул: «Есть!» и широко улыбнулся Шарпу:

– С Рождеством вас, сэр!

– Полночь?

– Минута в минуту!

– Тогда и вас с Рождеством, капитан. И ваших людей. Полагаю, можно раздать по глотку бренди.

Полночь. Случайность, что они выступили раньше. Случайность, уберёгшая мадам Дюбретон от участия в мерзких увеселениях Обадии Хейксвелла. Хейксвелл улизнул в замок. Что на уме у дезертиров? Сбегут ли они ещё до рассвета, посчитав, что всё пропало или, наоборот, рискнут штурмовать обитель в надежде на то, что солдаты Шарпа не успели занять оборону?

Рождественская ночь. Шарп вскинул голову. Искры от костра взлетали в тёмные небеса. Рождество. Празднование дарованного Деве чуда рождения. Корни торжества уходили, впрочем, в глубокую древность. Задолго до Христа люди праздновали середину зимы, зимнее солнцестояние, 21 декабря, когда природа умирает, но лишь для того, чтобы воскреснуть. Праздник обещания весны, а весна принесёт новые урожаи, новые жизни, новые рождения. Праздник победы над бесплодием зимы. Пора, когда жизнь едва теплится, ночи самые долгие. Вот в такую долгую ночь отпетая братия Потофе и могла дерзнуть напасть на стрелков Шарпа. Майор смотрел, как парень в зелёной форме вскарабкался на крышу и, принимая от товарища снизу винтовку, прыснул его остроте. Шарп усмехнулся.

Выстоим.

Рождественское утро. В Англии прихожане чинно топали по обледенелой дороге в храм. Ночью Шарп слышал тихие голоса часовых, мурлыкающих под нос: «Чу! Ангелы поют!» – методистский гимн, который точно не найти в молитвенниках, изданных англиканской церковью. Знакомая мелодия и навеяла Шарпу думы о родине.

Утро предвещало погожий денёк. Восходящее солнце осветило долину, затопленную стелющимся над землёй туманом. Форт и обитель подобно маякам поднимались из белого ватного потока, что, переливаясь через перевал, заливал котловину Адрадоса, делая её похожей на молочное озеро из сказок. Врата Господа были белы, таинственны и тихи.

Потофе не атаковал. Дважды дозорные палили во тьму, но оба раза тревога оказалась ложной: ни шороха шагов, ни лестниц, приставленных к крыше. Измученный ожиданием Фредериксон вызвался сходить на разведку. Шарп не возражал. Вылазка ничего не дала, разве что, постреляв для острастки по замку и сторожевой башне, Фредериксон вернулся довольный.

Под утро Шарп выкроил пару часов и подремал, поэтому спать не хотелось. Парок от дыхания таял в холодном воздухе. Ночь прошла, заложницы освобождены, и фузилёры гремят каблуками по мёрзлому грунту, спеша на подмогу. Фигурки часовых на стенах замка свидетельствовали о том, что Потофе не сбежал. Лучи поднимающегося светила опушили туман розовым. День начинался.

Шум. На кровле что-то происходило, и Шарп, мечтая о бритье и завтраке, полез туда.

– Сэр! – его окликнул стрелок шагах в двадцати от сооружённого Кроссом подъёма, – Там, сэр!

Солдат указывал на восток, прямо на солнце:

– Всадники, сэр!

Бог ведает, как он ухитрился их разглядеть. Шарп сощурил глаза и, прикрыв их пятернёй, всмотрелся в слепящий свет. Почудилось или какие-то точки действительно маячили на краю долины?

– Сколько их?

Рядовой насчитал четырёх, его сержант – трёх. Люди Потофе? Разведывают пути отхода на восток? Возможно. Пленные болтали о гверильясах, ищущих мести за Адрадос, и это тоже походило на правду.