Бернард Корнуэлл - Враг Шарпа

– Зачем, скажите ради Бога, они притащили их сюда?

Дюбретон прокричал в ответ горькую правду:

– Они знали, что мы идем!

– Продолжайте стрелять! – орал Шарп своим людям. – Вы можете побить чертовых ублюдков! Огонь! Огонь!

Это было настоящее торжество военной науки: смерть, движимая пламенем. Ракеты продолжали покидать стапели. Они скользили по траве, оставляя за собой огненный след, мчались все быстрее и быстрее, поднимались на несколько дюймов и врезались в строй противника. Некоторые летели на уровне колена, прорезая ряд за рядом, другие пробивали людей насквозь, проходя до самого края колонны. Французы бежали. Они сломались: взрывы и пламя заполнили собой всю долину, а пехота оказалась в самом центре владений таинственного смертоносного оружия, где густой дым и раскаленные куски металла, казалось, вырвавшиеся прямо из ада, летели на них быстрее молнии, грохотали – и убивали, убивали, убивали.

– Продолжайте стрелять!

Парни Фредриксона вышли из зарослей терновника, они перезаряжали и стреляли, выцеливая всех офицеров, пытавшихся командовать хотя бы маленькой группой людей. За облаками дыма громыхали залпы фузилеров, а впереди были крики, только крики. Барабаны смолкли.

Еще одно нарастающее крещендо: это не было похоже ни на один другой звук на земле – как будто гигантский водопад булькает, кипит и ревет. Ракеты умчались, изрыгая пламя, дым и снопы искр; Шарп увидел, как они светятся в дыму, и с неудовольствием ответил, что некоторые все-таки поднимаются. Алые огоньки удалялись, пока не встречали на своем пути людей, и лишь тогда окончательно скрывались из виду. Он скомандовал прекратить огонь.

Приказ был тут же повторен офицерами и сержантами:

– Прекратить огонь! Прекратить огонь!

Тишина. Нет, не совсем тишина: она только кажется тишиной, потому что смолк голос смерти, но остались еще голоса умирающих. Стоны, крики, плач, мольбы о помощи, проклятья – услышав эти звуки, почувствовав эту боль, Шарп вдруг ощутил, что боевая ярость покидает его.

– Капитан Брукер?

– Сэр?

– Два взвода за стену. Можете оказать помощь раненым.

– Да, сэр, – на лице Брукера застыло выражение ужаса. Он не хотел принимать бой здесь, считал сэра Огастеса Франтингдейла образцом здравого смысла и не никак мог поверить, что сражался и победил.

Шарп раздраженно добавил:

– Они придут снова, капитан! Поторопитесь!

– Конечно, сэр!

Они придут. Но сейчас дым медленно рассеивался, уносимый свежим ветерком. Взглянув поверх своих убитых и раненых, Шарп увидел плоды победы. От неглубокой траншеи тянулись полосы выжженной травы – и кровь. Это совсем не было похоже на пейзаж после битвы: казалось, что огромная рука сжимала строй противника до смерти, кроша плоть и разбрызгивая кровь по пожухлой зимней траве под низкими облаками. Потом Шарп увидел отдельные тела, израненные, сожженные; раненые, тут и там поднимающих головы среди общей бойни, напоминали призраков, ожившие тени среди кровавой пелены.

Почти все ракетчики обожгли руки и лица, у многих были прожжены мундиры, но они улыбались, стоя в траншее: улыбались, потому что выжили. Они отряхнули шинели и брюки от пепла и только потом решились взглянуть в сторону противника.

Туда же смотрел и Шарп. Он видел, где ракеты пробивали строй: огонь еще пылал там, где догорали шесты-балансиры. Один поджег мундир раненого француза, и тот не смог сбить пламя: его подсумок взорвался, оставив на траве закопченный след. Казалось, мертвые двигались в сторону селения и уже успели пройти по меньшей мере полдороги. Шарп никогда не видел такого поля боя – но звучало оно привычно, как любое поле после любого боя: его переполняли звуки, издаваемые умирающими.

– Капитан Джилайленд!

– Сэр?

– Я выражаю вам благодарность за ваши усилия. Передайте это своим людям.

– Конечно, сэр, – Джилайленд, как и Шарп, понизил голос. Стрелок продолжил осматривать поле боя. На полпути к селению он увидел двух всадников, занятых тем же, что и он. За их спинами, у крайних домов, уцелевшая французская пехота медленно восстанавливала строй. Шарп покачал головой: пятнадцать больших пушек, заряженных картечью, пожалуй, нанесли бы больше урона, но было что-то в этих выжженных полосах, сожженных трупах, разбросанных по земле телах убитых и раненых, чего он еще никогда не видел.

– Кажется мне, что однажды все поля после битвы будут выглядеть так же.

– Сэр?

– Пустяки, капитан Джилайленд, не обращайте внимания, – он потряс головой, прогоняя наваждение, повернулся и увидел горниста, все еще с винтовкой на худом плече. Шарп потянул винтовку за ремень; слезы застили ему глаза, потому что голова мальчишки была пробита мушкетной пулей. Он умер быстро, но так и не стал стрелком.

Первые снежинки полетели, когда Шарп уже шел прочь. Снег, мягкий и ласковый, сначала нерешительно, потом уже уверенно падал на лоб горниста, таял, окрашиваясь красным, и исчезал.

Второе за день перемирие было объявлено до четырех часов. На этот раз генерал сам поскакал на переговоры вместе с Дюбретоном: он хотел лично взглянуть на этого Шарпа и согласился на перемирие лишь после того, как убедился, что сегодня ему через перевал не пройти. Ему нужно было время, чтобы справиться с последствиями задержки, вызванной этим высоким мрачным стрелком, чью щеку пересекал темный шрам; нужно было время, чтобы собрать раненых и вынести их из царства горелой плоти и сожженной травы.

Столько раненых, столько убитых! Шарп, взобравшись на верхнюю площадку надвратной башни, пытался их сосчитать, но тела лежали слишком тесно, и он просто записал, что уничтожено свыше батальона противника. Раненых было гораздо больше, они переполнили французские операционные, а легкие санитарные повозки и носилки с каждой минутой прибавляли еще и еще, пока тела совсем не занесло снегом.

На северо-востоке от селения уланы нашли запутавшуюся в колючих кустах ракету: та почему-то не взорвалась. Они привезли ракету в Адрадос, но по дороге один из них заметил всадников на гребне холма и далекую вспышку мушкетного выстрела, так что вместе с образцом страшного оружия майор Дюко получил и новости о новом противнике: партизанах.

Дюко, низко нагнувшись над лежащей на полу трактира ракетой, долго изучал ее конструкцию, потом отделил запальную трубку от боеголовки и увидел, что фитиль попросту выпал из отверстия. Майор выпрямился, перестав напрягать глаза, и начал прикидывать, какая часть шеста-балансира успела сгореть: что если добавить пороху в цилиндр, думал он, воткнуть новый шест и устроить этой штуке испытания? Поразмыслив, он тщательно измерил ракету, неразборчивым почерком вывел на листе бумаги какие-то цифры и прислушался к воплям раненых наверху, где хирурги сдирали обугленную ткань с обгоревшей кожи.