Александр Архиповец - Альтернативная реальность

Я заставлял шляхтича видеть вместо трефовой двойки – туза, что делало его карту выигрышной. Над соперниками, готовыми открыться, повисла мертвая тишина. Даже мухи, похоже, стыдились жужжать в столь ответственный момент.

Карты легли на стол и я снял пелену с глаз Анжея, попутно внушив, что во всем виноват купец, нахально его обманувший.

Полковнику же, и без того ненавидевшему "пыхатого" шляхтича лютой злобой, навеял, что тот жульничал всю игру и лишь потому его обыграл.

Стало нестерпимо жаль своих червонцев и пану Михасю, а виноват в этом был постоянно икавший и сопевший над ухом пузатый Искра.

За столом, казалось, взорвалась бочка с порохом. С налитыми кровью глазами и диким ревом Анжей, потянувшись через стол, вцепился в горло не помнящему себя от счастья купцу…

Полковник, не соображая, что творит, запустил в "шляхетну" голову стакан. Глаза Анжея помутнели, выкатились из орбит, а руки ослабили мертвую хватку. Смирнов же, хватая жадно ртом воздух, широко размахнулся и от души врезал огромным кулаком обидчика в лоб. Вышнегорский пролетел несколько метров, свалившись мне под ноги, захрипел. В это время пан Михась с искаженным злобой лицом обрушил табурет на голову Искры. Падая, Иван судорожно вцепился в стол, потянул его на себя. На пол посыпались червонцы, карты.

Оскорбленные в лучших чувствах казаки бросились защищать побратима. Шинкарь присел и, воровато озираясь, стал подбирать дрожащими руками золотые монеты.

Я же, склонившись над хрипевшим шляхтичем, прощупал кошели с бумагами и червонцами. Саблей вспорол одежды. Чувствуя себя карманником, обобрал жертву.

Уходя, стер участникам потасовки воспоминания о чудном долговязом казаке и двух хлопцах, сидевших за столом напротив.

На дворе смеркалось. Низкие, неказистые домишки отбрасывали удивительно длинные тени, которые, словно сказочные чудовища, тянули ко мне когтистые лапы. Безумным смехом захохотал, зарыдал голосом обиженного ребенка сыч, залетевший откуда-то из близлежащего леса.

Почему-то казалось, что это сам дьявол приветствует меня с успешно проведенной операцией. По спине пробежал нехороший морозец. Того не желая, я прикоснулся к крестику и… неумело перекрестился. В сердцах сплюнул. Окружающая обстановка явно сказывалась на моей психике.

"Если дело и дальше так пойдет, то чего доброго подамся в монахи. А то и вещать стану… Благо, сказать есть что… и ведь сбудется… Да ничего не сбудется в этом вымышленном мире! Идиот проклятый! Распустил слюни вместо того, чтобы заниматься делом!" – зло обругал себя и, преисполненный решимости, зашагал к дому ростовщика Маниши Блюца.

Дорогу я "знал" от пана Анжея, понемногу приходившему в себя в шинке. После моего ухода драка быстро затихла, и пострадавшие стороны уже зализывали раны, подсчитывали потери…

— Дидько попутал! — морщась от боли и прикладывая медную сковороду к огромной шишке на затылке, шептал Искра.

Думал о том, что станет завтра докладывать злящемуся в последнее время на весь мир полтавскому полковнику Левенцу. Который и без того не очень его жаловал. Вспоминая о нечистой силе, Иван и не представлял, насколько близок к истине…

Тем временем она в моем лице приближалась к жилищу Маниши Блюца.

Как оказалось, в городе, кроме церкви и жилья старшины, были и другие каменные дома. Один из них принадлежал ростовщику. Более того, за деревом двери скрывался металл.

На мой стук долго никто не откликался. Наконец, послышались тяжелые шаги.

— Чего нужно? Приходи завтра! Как солнце взойдет…

Говорил явно не Маниша.

— Позови хозяина. Скажи, что по делу Вышнегорскых. Да Быстро! Лучше меня не зли…

Но на той стороне особо не спешили. Наконец, клацнула железная задвижка. На пороге стоял огромный рябой детина. Босоногий, в холщовых штанах и рубахе, со свечой в руке.

Здесь же, в прихожей, многозначительно подпирало стену кремневое ружье. Похоже, незваных гостей в доме ростовщика жаловали по-своему.

— Проходи, хозяин велел провести…

Я ступил в приоткрытую дверь. Предстоящая партия "нечистой силы" с жидом-ростовщиком обещала быть интересной.

Меня он принял в комнатушке с небольшим столом и двумя табуретами, словно дознаватель по уголовным делам префектуры Евразийской Конфедерации. Только вместо направленного света ламп тускло коптели две лучины, а видеокамеры заменили сверлящие маленькие темные глазки.

"Еще неизвестно, кто из нас более нечистая сила… я или он?" – мелькнула шальная мысль.

Сам Маниша походил на сказочного злого гнома – такой же маленький, с крючковатым носом и хищными руками. Худой и невзрачный, сутулясь, он казался еще меньше, чем был на самом деле. Из-под круглой шапочки пучками торчали грязно-седые волосы. Такой же серой выглядела и беспорядочно взлохмаченная борода. На нем был неопределенного цвета старый, потертый до дыр лапсердак. На ногах – кожаные шлепанцы мехом внутрь.

— Чего желает знатный господин? — продолжая оценивающе буравить меня глазами, елейно "пропел" гном. — Чем может помочь бедный еврей?

— Меня прислал Анжей Вышнегорский с деньгами… забрать расписку и перстень.

— Не пойму, о чем это вы? Какой перстень, какая расписка? Со знатными шляхтичами я дел не веду…

Все он прекрасно понимал. Но не хотел расставаться с драгоценным перстнем. Да и расписка утеряна. К тому же, чувствовал себя Маниша весьма уверенно. За дверью с ружьями стояли слуги, да и мзду в размере десяти червонцев полковому писарю ежемесячно платил не зря. Попробуй, тронь. Беспокоило другое: непонятно, что за визитер пожаловал в столь неурочный час.

— Шли бы вы, господин хороший, восвояси, от греха подальше… А то, неровен час… — Уже пробовал меня припугнуть.

По-доброму, похоже, не выйдет.

— Да знаю я, мой любезный Маниша, как задолжал вам пан Анжей, лучше бы нам по-хорошему договориться…

— Мыкола! Грыцько! — неожиданно тонким голосом взвизгнул гном.

Время, отведенное на переговоры, похоже, истекло. Нужно поторапливаться.

Сначала я "усыпил" охрану, затем переключился на уже почувствовавшего беду и бросившегося к двери жида.

— Ну-ка постой, голубчик! — внушал я изо всех сил сопротивлявшемуся ростовщику. — Неси-ка две сотни червонцев и перстень Вышнегорских. Ну же! Живей! Живей!

Ни до, ни после мне не приходилось с таким трудом контролировать чье-либо сознание. Еврей скорее был готов отдать своему Богу душу, чем расстаться с ценностями. Он ступал будто на гильотину, едва передвигая ноги. Сердце трепыхалось, выскакивало из груди, готовое вот-вот разорваться. Отдав мешочек с золотом и бархатку, в которую завернул перстень, рухнул навзничь. Случившееся было выше его сил.