Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

— Вот прекрасный повод прогуляться для нашего раненого… Берите его с собой.

— Так далеко?

— Это в двух шагах отсюда. Кстати, я отправлюсь в Буживаль в своей карете и возьму вас с собой… Мы поднимемся по Дороге Принцессы в Люсьенн, оттуда поедем в Марли. Мы, ботаники, будем делать частые остановки; наш раненый понесет за нами складные стулья… Мы с вами будем собирать травы, а он подышит воздухом.

— Вы так любезны, дорогой друг! — воскликнул Руссо.

— Ах, оставьте! У меня тут свой интерес. Я знаю, что у вас готов большой труд, посвященный мхам, а я в этом направлении двигаюсь на ощупь: вы будете моим проводником.

— О! — воскликнул Руссо, удовлетворение которого прорывалось помимо его воли.

— Там нас будет ждать в тени завтрак среди роскошных цветов… — прибавил ботаник. — Ну как, условились?

— В воскресенье нас ожидает чудесная прогулка. Условились… Мне словно пятнадцать лет: я предвкушаю ожидающее меня удовольствие, — отвечал Руссо, радуясь, как ребенок.

— А вы, дружок, с сегодняшнего дня попробуйте понемножку вставать.

Жильбер пролепетал слова благодарности, но г-н де Жюсьё его не слышал: ботаники оставили Жильбера одного, и он погрузился в свои размышления, но преимущественно в область страхов.

Руссо полагал, что совершенно успокоил своего больного. Тереза рассказывала всем соседкам, что, по мнению знаменитого доктора г-на де Жюсьё, здоровью Жильбера теперь ничто не угрожало. На самом же деле, в то время, когда все успокоились, Жильбер подвергался жесточайшей опасности из-за своего упрямства и неискоренимой мечтательности.

Руссо не мог быть настолько доверчив, чтобы не таить в глубине души прочно укоренившейся подозрительности, основанной на каком-то философском рассуждении.

Зная, что Жильбер влюблен, и застав его с поличным в то время, как он нарушал предписания врача, Руссо рассудил, что Жильбер способен повторить ошибки, если предоставить ему свободу.

По-отечески заботясь о молодом человеке, Руссо хорошенько запер чердачную дверь на замок, оставив влюбленному возможность in petto [23] Мысленно (лат.). лазать в окошко, но не позволив выходить из комнаты.

Нельзя себе представить, до какой степени эта опека, превращавшая его чердак в тюрьму, разгневала Жильбера. Она заставила его задуматься о будущем.

На некоторых людей принуждение оказывает плодотворное влияние!

Все мысли Жильбера отныне занимала Андре. Он мечтал о счастье видеть ее, наблюдать хотя бы издали за ее выздоровлением.

Однако Андре не появлялась у окна павильона. Одна лишь Николь показывалась время от времени с отваром из трав на фарфоровом блюде, да барон де Таверне шагал взад и вперед по садику, сердито сопя, будто пытался прийти в себя, — вот и все, что мог видеть Жильбер, жадно вглядываясь в окна и пытаясь проникнуть сквозь толстые стены.

Впрочем, эти подробности немного его успокаивали, потому что свидетельствовали о болезни, но не о смерти Андре.

«Там, за этой дверью или за этим ставнем, — говорил он себе, — дышит, страдает та, которую я страстно люблю, боготворю; та, при виде которой я начинаю дрожать, задыхаться; та, от которой зависит моя жизнь».

С этими мыслями Жильбер так высовывался из окошка, что любопытная Шон каждую минуту готова была поверить в то, что он собирается выброситься. Жильбер наметанным глазом прикидывал толщину перегородок, паркета и фундамента павильона и выстраивал в голове точный его план: там должна быть комната барона де Таверне, вон там — кладовая и кухня, в той стороне — комната Филиппа, здесь — спальня Николь и, наконец, комната Андре, святая святых, перед дверью которой он готов был отдать жизнь за право провести там на коленях один-единственный день.

Это святилище в представлении Жильбера было большой комнатой в первом этаже, задуманной первоначально как приемная. По мнению Жильбера, из этой комнаты в спальню Николь должна была выходить застекленная дверь.

— Счастливы те, — воскликнул в припадке неистовой зависти безумец, — кто гуляет в саду, куда выходят окна из моей комнаты и с лестницы! Счастливы те, кто равнодушно топчет землю недалеко от павильона! Должно быть, по ночам оттуда слышны стоны и жалобы Андре.

От мечты до ее исполнения так далеко! Однако люди с богатым воображением умеют сокращать это расстояние. Даже в невозможном они усматривают действительное, они умеют перебрасывать мосты через реки, приставлять лестницы к горам.

В первое время Жильбер предавался мечтаниям.

Потом он пришел к мысли, что счастливцы, вызывающие у него зависть, не более чем простые смертные, которые топчут землю такими же, как у него, ногами и у которых руки умеют открывать двери. Он представил себе, как он был бы счастлив проскользнуть украдкой к этому запретному дому и подслушать под окнами, о чем говорят в комнатах.

Жильберу мало было мечтать, он должен был немедленно перейти к исполнению задуманного.

Кстати сказать, к нему быстро возвращались силы. Молодость изобильна и щедра. Три дня спустя Жильбер вследствие возбуждения чувствовал себя как никогда сильным.

Он прикинул, что раз Руссо его запер, то одна из самых больших трудностей устранена: необходимость входить к мадемуазель де Таверне через ворота.

И действительно, дверь ее дома выходила на улицу Кок-Эрон; Жильбер, запертый на улице Платриер, не мог попасть ни на одну из улиц. Следовательно, не имея возможности выйти, он не имел нужды и отворять ворота.

Оставались окна.

Оконце его чердака было прорезано в отвесной стене высотой в сорок восемь футов.

Не будучи пьяным или сумасшедшим, вряд ли кто-нибудь отважился бы по ней спуститься.

«До чего же, все-таки, хорошее изобретение — дверь, — повторял он про себя, кусая кулаки, — а философ Руссо взял да и запер ее!

Может, вырвать замок? Это нетрудно. Но уж тогда нет никакой надежды вернуться в гостеприимный дом.

Из замка Люсьенн — сбежал, с улицы Платриер — сбежал, из замка Таверне — сбежал. Если все время убегать, то это значит — не сметь смотреть людям в глаза из боязни услышать упрек в неблагодарности или легкомыслии.

Нет, господин Руссо ни о чем не узнает».

Присев у окошка на корточки, Жильбер продолжал размышлять:

«Ноги и руки — естественные инструменты свободного человека. С их помощью я зацеплюсь за черепицу и, держась за водосточный желоб — правда, довольно узкий, зато прямой и, следовательно, самый короткий путь между двумя точками, — я доберусь, если мне суждено добраться, до соседнего оконца. А это — окно на лестницу. Если не доберусь, я упаду в сад; это наделает шуму, из павильона прибегут люди, меня подымут, узнают; это будет красивая, благородная, поэтичная смерть; я вызову к себе жалость — превосходно!