Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

— Он погоняет коня изо всех сил… смотрит на часы.

— Что у него впереди?

— Длинная улица, великолепные дома, большой город.

— Следуйте за ним.

— Следую.

— Что там?

— Курьер беспрестанно наносит своему коню все новые удары, конь весь в мыле. Копыта так стучат по мостовой, что прохожие оборачиваются… Курьер свернул на улицу, которая уходит вниз. Он сворачивает направо. Конь замедляет бег. Всадник остановился у двери огромного особняка.

— Здесь надо за ним следить особенно внимательно, слышите?

Донесся вздох.

— Вы устали. Я понимаю, — сказал Бальзамо.

— Да, я в изнеможении.

— Пусть усталость исчезнет, я приказываю.

— Ах!

— Ну как?

— Благодарю вас.

— Вы по-прежнему чувствуете усталость?

— Нет.

— Видите курьера?

— Погодите… Да, да, он поднимается по большой мраморной лестнице. Впереди него идет лакей в расшитой золотом голубой ливрее. Он проходит через просторные сверкающие золотом гостиные. Подходит к освещенному кабинету. Лакей распахивает дверь, удаляется.

— Что вы видите?

— Курьер кланяется.

— Кому?

— Погодите… Он кланяется человеку, сидящему за письменным столом спиной к двери.

— Как он одет?

— На нем парадный костюм, словно он собрался на бал.

— У него есть награды?

— Да, большая голубая лента на шее.

— Какое у него лицо?

— Лица не видно. Вот!

— Что?

— Он оборачивается.

— Каков он собой?

— Живой взгляд, неправильные черты лица, прекрасные зубы.

— Сколько ему лет?

— За пятьдесят.

— Герцог! — шепнула графиня маршалу. — Это герцог!

Маршал кивнул головой, словно желая сказать: «Да, это он… Однако давайте послушаем!»

— Дальше! — приказал Бальзамо.

— Курьер передает господину с голубой лентой…

— Вы можете называть его герцогом: это герцог.

— Курьер передает герцогу письмо, — послушно поправился голос, — он достал его из кожаного мешка, висящего у него за спиной. Герцог распечатывает и внимательно читает.

— Дальше?

— Берет перо, лист бумаги и пишет.

— Пишет! — прошептал Ришелье. — Черт бы его побрал! Если бы можно было узнать, что он пишет! Это было бы просто великолепно!

— Скажите мне, что́ он пишет, — приказал Бальзамо.

— Не могу.

— Потому что вы слишком далеко. Войдите в кабинет. Вошли?

— Да.

— Наклонитесь над его плечом.

— Наклонилась.

— Можете прочесть?

— Почерк очень плохой: мелкий и неразборчивый.

— Читайте, я приказываю.

Графиня и Ришелье затаили дыхание.

— Читайте! — повелительно повторил Бальзамо.

— «Сестра», — неуверенно произнес голос.

— Это ответ, — одновременно прошептали Ришелье и графиня.

— «Сестра! Не волнуйтесь: кризис действительно имел место, это правда; он был тяжел — это тоже правда. Однако он миновал. Я с нетерпением ожидаю завтрашнего дня, потому что завтра я намерен перейти в наступление, и у меня есть все основания надеяться на успех: и в деле руанского парламента, и в деле милорда X., и относительно петард.

Завтра, после того как я закончу занятия с королем, я сделаю приписку к этому письму и отправлю его Вам с тем же курьером».

Протянув левую руку, Бальзамо словно с трудом вытягивал из «голоса» каждое слово, а правой торопливо набрасывал то же, что в Версале г-н де Шуазёль писал в своем кабинете.

— Это все? — спросил Бальзамо.

— Все.

— Что сейчас делает герцог?

— Складывает вдвое листок, на котором только что писал, еще раз складывает, кладет его в небольшой красный бумажник: он достал его из левого кармана камзола.

— Слышите? — обратился Бальзамо к оцепеневшей графине. — Что дальше? — спросил он Лоренцу.

— Отпускает курьера.

— Что он ему говорит?

— Я слышала только последние слова.

— А именно?

— «В час у решетки Трианона». Курьер кланяется и выходит.

— Ну да, — заметил Ришелье, — он назначает курьеру встречу после занятий, как он выражается в своем письме.

Бальзамо жестом призвал к тишине.

— Что делает теперь герцог? — спросил он.

— Встает из-за стола, держит в руке полученное письмо. Приближается к своей кровати, проходит за нее, нажимает пружину, открывающую железный шкаф, бросает в него письмо и запирает шкаф.

— О! Это воистину чудеса! — в один голос воскликнули бледные от волнения герцог и графиня.

— Вы узнали все, что хотели, графиня? — спросил Бальзамо.

— Граф! — прошептала испуганная г-жа Дюбарри, подходя ближе. — Вы оказали мне услугу, за которую я готова отдать десять лет жизни, да и этого было бы мало. Просите у меня всего, чего ни пожелаете.

— Вы знаете, графиня, что у нас свои счеты.

— Говорите, говорите, чего бы вы хотели!

— Время еще не пришло.

— Когда оно придет, то, пожелай вы хоть миллион…

Бальзамо улыбнулся.

— Ах, графиня! — вскричал маршал, — уместнее было бы вам просить у графа миллион. Когда человек знает то, что знает граф, в особенности то, что он видит, это все равно, как если бы он открывал золото и алмазы глубоко в земле. Вот что такое читать мысли в человеческом сердце.

— Тогда, граф, я беспомощно развожу руками и безропотно преклоняюсь перед вами.

— Нет, графиня, придет день, когда вы сможете меня отблагодарить. Я предоставлю вам эту возможность.

— Граф! — обратился маршал к Бальзамо. — Я покорен, побежден, раздавлен. Я поверил!

— Как поверил Фома неверный, не так ли, господин герцог? Это называется не поверить, а увидеть.

— Называйте как вам угодно, но я искренне раскаиваюсь, и если мне отныне будут что-нибудь говорить о колдунах, я найду, что ответить.

Бальзамо улыбнулся.

— А теперь, графиня, — обратился он к г-же Дюбарри, — позвольте мне кое-что сделать.

— Пожалуйста.

— Мой дух устал. Позвольте мне освободить его магическим заклинанием.

— Разумеется!

— Лоренца! — заговорил Бальзамо по-арабски. — Спасибо! Я люблю тебя. Возвращайся к себе в комнату тем же самым путем, каким пришла сюда, и жди меня. Иди, моя любимая!

— Я очень устала, — ответил по-итальянски голос, еще более нежный, чем во время сеанса. — Приходи поскорее, Ашарат.

— Сейчас приду.

Те же легкие шаги стали удаляться.

Убедившись в том, что Лоренца ушла к себе, Бальзамо низко и в то же время не теряя достоинства поклонился. Растерянные гости пошли к фиакру, поглощенные потоком охвативших их беспорядочных мыслей. Они скорее напоминали пьяных, чем людей, находящихся в своем уме.

На следующий день, едва большие версальские часы пробили одиннадцать, Людовик XV вышел из своих апартаментов, прошел через галерею и позвал громко и строго:

— Господин де Ла Врийер!

Король был бледен и, очевидно, взволнован; чем больше он пытался скрыть свою озабоченность, тем более это было заметно по его смущенному взгляду и несвойственному ему напряженному выражению лица.