Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

— Опять вы за свое, графиня. Нет, это будет милейший человек, который никогда не видел моря.

— Полноте!

— Клянусь честью! Великолепно придумано! Я буду любим народом, и мне будут поклоняться на самых далеких морях — вернее, моему изображению на монетах.

— Кого же вы предлагаете, сир? Ну кого?

— Держу пари на тысячу против одного, вы ни за что не угадаете.

— Чтобы я угадала имя человека, способного сделать вас популярным? Признаться, нет…

— Человек из парламента, дорогая… Первый президент парламента в Безансоне.

— Господин де Буан?

— Он самый… Ах, черт возьми, как хорошо вы осведомлены!.. И вы знакомы с такими людьми?

— Приходится: вы мне рассказываете целыми днями о парламенте. Однако этот господин не знает даже, что такое весло.

— Тем лучше. Господин де Прален очень хорошо знал свое ведомство и очень дорого мне обходился со своим строительством кораблей.

— Ну, а финансы, сир?

— Финансы — совсем другое дело, для них я подобрал сведущего человека.

— Финансиста?

— Нет… военного. Финансисты и так слишком долго обгладывают меня.

— Господи помилуй, кто же тогда будет в военном министерстве?

— Успокойтесь. Туда я поставлю финансиста Террэ. Он знаток по части счетов и найдет ошибки во всех бумагах господина де Шуазёля. Признаюсь вам, я нарочно, чтобы польстить философам, сначала решил поставить во главе военного министерства человека безупречного, чистоплотного, как они говорят.

— Ну-ну, кто же это? Вольтер?

— Почти угадали, шевалье де Мюи… Это настоящий Катон.

— О Боже! Я в ужасе!

— Дело уже было сделано… Я вызвал этого человека, его назначение подписано, он меня поблагодарил, и тут мой злой или добрый гений — судите сами, графиня, — подсказал мне пригласить его сегодня вечером в Люсьенн, чтобы побеседовать за ужином.

— Фи! Какой ужас!

— Да, графиня, именно так мне и ответил де Мюи.

— Он вам так сказал?

— В других выражениях, графиня. В общем, он мне сказал, что его самое горячее желание — служить королю, однако совершенно невозможно служить графине Дюбарри.

— До чего хорош этот ваш философ!

— Вы понимаете, графиня, я протянул руку… чтобы отобрать приказ о назначении; с невозмутимой улыбкой я разорвал его на мелкие клочки, и шевалье удалился. Людовик Четырнадцатый сгноил бы этого мерзавца в одной из отвратительных ям Бастилии. А меня, Людовика Пятнадцатого, парламент держит в повиновении, вместо того чтобы я сам заставлял его трепетать. Вот так!

— Все равно, сир, вы просто совершенство, — проговорила графиня, осыпая своего августейшего любовника поцелуями.

— Далеко не все с вами согласятся. Террэ просто осыпают проклятиями.

— А кого не осыпают?.. Кто у нас в министерстве иностранных дел?

— Славный Бертен, вы его знаете?

— Нет.

— Ну, значит, не знаете.

— Мне представляется, что среди всех, кого вы назвали, нет ни одного хорошего министра.

— Пусть так. Кого же предлагаете вы?

— Я назову одного.

— Вы не хотите говорить. Боитесь?

— Маршала.

— Какого маршала? — поморщившись, спросил король.

— Герцога де Ришелье.

— Старика? Эту мокрую курицу?

— Как же так? Завоеватель Маона — и вдруг мокрая курица!

— Старый развратник…

— Сир, это же ваш напарник.

— Распутник, не пропускающий ни одной юбки.

— Ну что вы! С некоторых пор он за женщинами больше не бегает.

— Не говорите о Ришелье никогда, он мне противен до последней степени; этот завоеватель Маона водил меня по всем парижским притонам… Про нас слагали куплеты. Нет, только не Ришелье! Одно его имя выводит меня из себя!

— Вы что же, ненавидите их?

— Кого?

— Семейство Ришелье.

— Они мне омерзительны.

— Все?

— Все. Один герцог и пэр господин Фронзак чего стоит! Его уже раз десять следовало бы колесовать.

— С удовольствием вам отдаю его. Но ведь есть и еще кое-кто из семейства Ришелье.

— Да, д’Эгильон.

— И что же?

Можно себе представить, как при этих словах племянник насторожился в будуаре.

— Мне следовало бы ненавидеть его больше других, потому что из-за него на меня набрасываются все крикуны, которые только есть во Франции. Но я не могу избавиться от слабости, которую я к нему питаю: он смел — вот за что я его люблю.

— Он умен! — воскликнула графиня.

— Да, это отважный человек, страстно защищающий королевские прерогативы. Настоящий пэр!

— Да, да, вы тысячу раз правы! Сделайте что-нибудь для него.

Скрестив руки на груди, король посмотрел на графиню Дюбарри.

— Как вы можете, графиня, предлагать мне герцога именно в то время, когда вся Франция требует от меня изгнать его и лишить герцогского достоинства.

Графиня Дюбарри тоже скрестила руки.

— Вы только что назвали Ришелье мокрой курицей, — промолвила она, — так вот: это прозвище прекрасно подходит вам.

— Графиня…

— Вы прекрасно выглядели, когда выслали господина де Шуазёля.

— Да, это было нелегко.

— Вы это сделали — прекрасно! А теперь опасайтесь последствий.

— Я?

— Разумеется! Что означает изгнание герцога?

— Я дал пинка парламенту.

— Почему же вы не хотите ударить дважды? Какого черта! Сделали один шаг — делайте и другой! Парламент хотел оставить Шуазёля — вышлите Шуазёля! Он хочет выслать д’Эгильона — оставьте д’Эгильона!

— Я и не собираюсь его высылать.

— А вы не просто оставьте его, а обласкайте, да так, чтобы это было заметно.

— Вы хотите, чтобы я доверил министерство этому скандалисту?

— Я хочу, чтобы вы вознаградили того, кто защищал вас в ущерб своему достоинству и своему состоянию.

— Скажите лучше: своей жизни, потому что его непременно побьют в ближайшие дни камнями за компанию с вашим другом Мопу.

— Вот бы порадовались ваши защитники, если бы слышали вас сейчас!

— Да они мне платят тем же, графиня.

— Вы несправедливы: факты говорят за себя.

— Вот как? Почему же вы просите за д’Эгильона с такой страстью?

— Страстью? Не знаю. Я видела его сегодня и с ним говорила впервые.

— Ну, это другое дело. Значит, это ваше убеждение, а я готов уважать любые убеждения, потому что у меня их не было никогда.

— Дайте тогда что-нибудь Ришелье ради д’Эгильона, раз не желаете ничего давать д’Эгильону.

— Ришелье? Нет, нет и нет, никогда и ничего!

— Тогда дайте господину д’Эгильону, раз ничего не даете Ришелье.

— Что? Доверить ему портфель министра? Теперь это невозможно.

— Понимаю… Но ведь можно позднее… Поверьте, что он изворотлив, это человек действия. В лице Террэ, д’Эгильона и Мопу у вас будет трехглавый Цербер; подумайте также о том, что кабинет министров, предложенный вами, просто смехотворен и долго не продержится.

— Ошибаетесь, графиня, месяца три он выстоит.