Мария Шиповская - Сокровища Королевского замка

В гостиной зазвучали тихие аплодисменты — знак благодарности.

Пальцы невидимого им пианиста забегали по клавишам — стремительным ураганом промчались звуки скерцо h-moll. Отчаяние двадцатилетнего Шопена, бессильно наблюдавшего издалека, как борются его друзья, обреченные на поражение, нашло выход в этой трагической музыке и теперь снегопадом звуков летело навстречу к ним, болью отдаваясь в сердце.

И вдруг, словно искра надежды в этом вдребезги разбитом мире, чистым ручейком заструилась знакомая с детства мелодия, извечная мазовецкая колыбельная, рожденная шумом зимних сосновых лесов на берегах Вислы, мягкая, добрая, своим домашним теплом сильнее всех бурь: «Качайся, качайся, кленовая зыбка…»

По лицу Стасика катились слезы.

— Мама тоже пела это на рождество, — шепнул он. — И отец, и брат.

И снова на них обрушился яростный шквал звуков. И снова победила задушевная сердечность рождественской колядки.

И все же это еще не была пора Благой Вести.

Сомнения, гнев, горестный призыв к справедливости. «Presto con fuoco» [21] Быстро, со страстью (лат.). — записал двадцатилетний композитор, видя боль и раны восстания. И один за другим летят огненные аккорды, дают оружие в руки, ведут на улицу против врага.

Тишина. Пианист кончил играть.

Никто не аплодировал. Люди сидели, затаив дыхание.

Когда зазвучало чуть слышное вступление, суля исполнение еще одной вещи, на фоне золотых свечей мелькнул темный силуэт Гали. Она вернулась в комнату Антека, пришла к ним. Забралась в кресло, закрыла лицо ладонями.

И вот от этих золотых лучей поплыли вдруг кристально чистые звуки, нежнейший, исполненный любви женский голос пел:

Темно-синее небо на картине Кендзерского светилось многими звездами. Станислав вдруг подумал, что солнце, о котором поется в песне, сочиненной давно умершим Фридериком, — тоже звезда, и сейчас эта песня как бы провожает, а быть может, зовет к себе мальчика-астронома Антека.

«Ах, если б стать мне солнышком на небе!» — пел в тоске голос.

Когда рефрен затих и по клавишам промчался припев, исполняемый обычно лишь пианистами, голос зазвучал чистой, богатой и сияющей трелью, уподобившись лучику света, игравшему в прозрачной воде, самой радости существования.

Этот глубокий, вибрирующий, с приглушенным скрипичным тоном голос почему-то казался Станиславу знакомым. Ему казалось, что он уже не один раз его слышал и только не мог припомнить, где.

звучало доверчивое, трогательное и такое щемящее признание в любви.

Потом снова трель без слов, прозрачная, птичья. Может, именно она напомнила Кшисе о старом профессоре, любителе и знатоке птиц, который не хотел «ни в какой другой стране» искать прибежища и спасения. А вместе с этим воспоминанием в душе ее родилась, казалось бы, невероятная догадка. Она вопросительно посмотрела на Галю. Та сидела бледная, но с каким-то просветленным лицом.

В комнату Антека, двери которой Галя опять прикрыла, проникал негромкий, понемногу затихавший говор. Это слушатели прощались после концерта, забирали пальто, плащи и по двое, по трое выходили; одни — на Козью, другие — на Краковское предместье.

Галя, долго сидевшая молча и неподвижно, вдруг сорвалась с места.

— Я совсем забыла! Вы, наверное, есть хотите! — воскликнула она и выскочила из комнаты.

Вернулась с подносом, полным всякой еды, и тотчас снова исчезла в дальних комнатах. Вслед за ней появилась с очередным подносом, тоже уставленным угощением, панна Дыонизова, которая осталась в комнате Антека, оказывая ребятам знаки внимания.

Они здорово проголодались за день и теперь с волчьим аппетитом набросились на еду. Насытившись немного, Станислав и Стасик невольно удивились непривычному для тех лет обилию предложенного им ужина, к тому же очень вкусно приготовленного и изящно сервированного. Кристина знала, что с тех пор как арестовали профессора и Антека, панна Дыонизова и Марцинка полностью взяли хозяйство в свои руки. Они продавали старинные антикварные вещи, переходившие в семье Миложенцких от поколения к поколению, умело торговались и неизменно заботились о питании «пани профессорши и Галюси», разумеется не забывая при этом себя и кое-кого из гостей. Впрочем, Кшисе казалось, что сегодня панна Дыонизова не просто угощает, а священнодействует, но она объяснила это влиянием музыки.

Неожиданно дверь отворилась, и в комнату вошли еще несколько человек, должно быть, задержались в поисках своих плащей.

Внимание Стасика невольно привлек высокий мужчина в отлично сшитом костюме, свежевыбритый, с резкими чертами лица, с моноклем в глазу, он насмешливо, во всяком случае так показалось Стасику, глянул на мальчика, холодно кивнул ему и вышел. Стасик недружелюбно посмотрел ему вслед; в детективных романах такие вот, никогда вначале не вызывавшие подозрений щеголи, в конце как раз и оказывались злодеями.

Вошедшего в комнату черноглазого, с неестественно светлыми волосами мужчину панна Дыонизова остановила.

— Пан доцент, отведайте, прошу вас! — Она разложила чистую скатерть, поставила прибор. — Вы ведь ночуете у нас сегодня!..

Разговоры и шаги в передней затихли. Дверь отворилась. В дверном проеме появилась худенькая, прямая фигурка в черном. Бабушка.

Как же Кристина боялась этой минуты!

Все вдруг вскочили со своих мест и замерли.

Старая пани Миложенцкая пошевелила бескровными губами. Обвела комнату невидящим взглядом. Глаза ее оживились, когда она взглянула на Стасика, но подошла она не к нему, а к Станиславу.

— Это ты, мальчик… это вы были в Замке вместе с Антеком, когда он гасил пожар? — тихим, каким-то отрешенным голосом спросила бабушка.

— Да, я… И он, Стасик, тоже был. И сегодня. И семнадцатого сентября, когда спасали Замок… Когда Антек… Я тогда познакомился с Антеком…

Пани Миложенцкая снова взглянула на Стасика и теперь не сводила с него глаз. Может быть, он напомнил ей кого-то? Она словно бы не слышала, как Станислав рассказывал о событиях сегодняшнего дня, говорил подробно, рассказывал про себя и про Стасика, словно бы делясь с нею всеми мыслями, надеждами, страхами, свершениями их обоих. Умолк на полуслове, так же неожиданно, как и начал.

— Простите… Я сам не знаю, что говорю. У меня, наверное, температура…

Она не повернула головы, продолжая всматриваться в Стасика. Протянула руку, должно быть желая погладить его, и опустила.