Вадим Сухачевский - Ахилл

Говорят, ее матушка, Леда, увидела Зевса во время купания. Он будто бы в облике лебедя подплыл к ней. Потому сама Елена, как говорят, вылупилась из снесенного Ледой яйца... Не знаю, не присутствовал... Но будем считать, что в точности так все оно и было, как рассказывают, — звучит, во всяком случае, красиво. Если даже сам Тиндарей поверил — стало быть, так оно и было.

А вот насчет проклятья Афродиты... Об этом стали говорить уже после той истории с Тесеем. Неужто не слышал? Ну послушай тогда.

Было это через полгода после моего неудачного боя с Филактидом. Елене еще не исполнилось тринадцати, а Тесей был тогда примерно в моих нынешних летах. Правда, говорят, был крепок достаточно. Еще бы! Последний из героев той же поросли, что и Геракл! Сын бога Посейдона (к слову сказать). А какой шлейф славы за ним тянулся! Победитель критского Минотавра! Усмиритель кентавров! Участник похода аргонавтов! Соблазнитель царевны Ариадны (которую, кстати, бросил потом так же легко, как и соблазнил). Что там еще за ним было? Марафонский бык, калидонский вепрь, — и не перечислишь всего.

А о том, как он избавил мир от злодея Прокруста, ты слыхал?

О, когда-то, в мое время, об этом даже дети были наслышаны! Чудовищный разбойник Прокруст с радостью принимал у себя путника, как и повелевает нам Зевсов закон гостеприимства, а ночью нападал на него, подвергал страшному надругательству, а затем укладывал на свое знаменитое ложе — и либо растягивал его лебедкой, если гость был для ложа слишком короток, либо отрубал ему ноги, если, наоборот, ложе оказывалось слишком коротко для него. Потом уже где-нибудь в овраге находили труп несчастного — либо вытянутый, как змеиная шкура, либо с отрубленными ногами, однако никто не знал, чьих это рук дело.

Давно это было, лет, пожалуй, сто, а то и больше, назад. Тесей, в ту пору еще юноша, только-только стал царем Афин, и решил он избавить окрестности своего города от всякой такой дряни. Сам обрядился путником и начал бродить по окрестным горам, просясь, во имя Зевса, на ночлег к тамошним жителям. Не знаю, долго ли он так бродил, пока в конце концов не набрел на обиталище злодея Прокруста... Уж не знаю, что там произошло между ними, но только нашли в овраге на другой день труп этого самого Прокруста с отрубленными ногами — и больше уже никогда не случалось ничего подобного вблизи Афин.

Да, смел был Тесей! Смел и силен! Даже когда ему семьдесят стукнуло, не было, говорят, никого во всем ахейском мире, по силе равного ему.

Но что такое мужская сила рядом с Афродитиными чарами? Всего однажды побывал в Спарте, всего один раз увидел двенадцатилетнюю девочку, дочь царя — и вконец обезумел могучий старик.

Уже, наверно, никто не узнает, как он ее умыкнул из Спарты. Но почему-то думаю — тут не обошлось без ее согласия. Что она там, у себя в Спарте, видела? Учения эфебов да попойки отца? А тут — хоть и старец — но какой! Овеянный славой, воспетый в песнях!

Ну, о чем не знаю, о том не буду говорить. Только в Спарте все сбиваются с ног в поисках царской дочери — и тут вдруг доносит кто-то: она уже в Афинах.

Спартанские старейшины собрались, поразмыслили, порешили: большое для славной Спарты бесчестие. Тут уж ничего Тиндарею не оставалось делать — собрал войско, двинулся походом на Афины.

Но уже и по Афинам прошелся ропот: не по чести поступил их царь Тесей, рассорив Афины со столь могущественным городом, как Спарта, ради своей старческой похоти. И так вышло, что, когда спартанцы приблизились к стенам Афин, желающих биться за своего царя там, в Афинах, не оказалось.

К подобному непослушанию своих подданных Тесей не привык. Не знаю, что там произошло, сам ли он захлебнулся насмерть собственным гневом или все же афиняне помогли ему поскорей покинуть сей мир, — но в тот же день отбыл наш многославный Тесей в царство мрачного Аида. А уж афиняне, чтобы далее не испытывать судьбу, подобру—поздорову вывели девочку к Тиндарею и вынесли вдобавок богатые дары — во искупление обиды, нанесенной их почившим царем.

С тем спартанцы и вернулись восвояси. Победы, сколь я знаю, не праздновали. Вообще в Спарте про всю эту историю как-то не принято было вспоминать.

Но другим-то городам не воспретишь — Тесея, как-никак, знали во всем ахейском мире и даже за его пределами. И стали поговаривать: что ж это за спартанка такая, если даже столь великий герой из-за нее сошел в Аид! Вот когда слухи-то и поползли о проклятии, которое будто бы из зависти наложила на нее Афродита. Мол, из-за этого проклятья страшные беды ждут всякого, кто когда-либо возжелает ее.

Беды бедами, но чтобы такая страшная, такая многолетняя война, какой потом была Троянская!.. Такого, полагаю, все же никто не ожидал...

Никто — кроме нашего славного Агамемнона!

Уверен — тогда уже он предчувствовал, что, благодаря Елене, сбудется его давняя мечта — обрушиться всеми данайскими царствами на ионический берег. Мудр, мудр на такие дела был наш славный царь!..

Теперь, правда, ясно — однобокой была его мудрость. Разжигание войн, захват чужих царств — тут ему равных не сыскать, а вот свою судьбу предчувствовал не дальше ближайшей пирушки. Мог бы догадаться, добром это не кончится — то, что на время войны оставил свою молодую жену Клитемнестру. Вернулся — она его со своим дружком Эгисфом и отправила к Аиду. Они его зарубили топорами во время омовения, едва он вернулся из троянского похода... А потом уже тех двоих, и Клитемнестру, и Эгисфа этого смазливого, зарезали дети Агамемнона, Орест и Электра. А убийство, матери, как ты знаешь, — злодеяние, которого не прощает Зевс. Вот и стали после того чахнуть наши Микены. Где, где нынче их былое величие?..

...Ну, это к слову. А тогда, после всей этой истории с Тесеем, прибыл наш Агамемнон к Тиндарею, приходившемуся ему тестем, кстати... Да, да, — ибо его Клитемнестра приходилась старшей сестрой Елене. Красотой она, не в пример своей младшей сестре, не блистала, но — видишь, тоже дело добром не кончалось для тех, кто связался с ней...

Да, так вот! Агамемнон-то и подал тестю эту мысль: наперекор молве об этой истории с похищением, спешно выдать Елену замуж. Кстати, сыновей у него, у Тиндарея, нет; посему обещать женихам, что муж Елены станет наследником спартанского царства. При таком-то приданом даже про позор ее, связанный с этим похищением, любой жених забудет. Кому быть мужем Елены, уверен, тогда же и уговорились: разумеется, брату Агамемнона, Менелаю. Так наш Агамемнон, далеко глядючи, уже и воинственную Спарту готовился в будущем вовлечь в свой союз.

Но того ему было мало, поэтому придумал еще одну хитрость...

Принято считать, что она придумана была Одиссеем, так у нас повелось после его придумки с троянским конем: если что хитрое — стало быть, родилось, конечно же, в голове у Одиссея, у кого же еще! Я, однако, точно знаю — Агамемноном было замыслено, а Одиссей потом лишь огласил с его слов.