Вадим Сухачевский - Ахилл

А придумано было вот что. Дабы потом не говорили, что Елену после того позора выдали замуж за первого попавшегося, объявить на весь ахейский мир, что царь Тиндарей выдаст свою дочь, прекрасную Елену, за того, кого она сама себе изберет, а избранник ее получит еще и спартанское царство впридачу. Надо ли говорить, что тут же стали съезжаться в Спарту лучшие женихи — царьки из всех больших и малых ахейских городов!

Но как быть после того, как Елена выберет одного из них? Остальные затаят обиду, что может впоследствии привести и к большой войне.

И на сей счет все было Агамемноном придумано (а Одиссеем оглашено): надо, чтобы женихи, прежде, чем Елена изберет кого-то из них в мужья, принесли нерушимую клятву в храме Зевса, что каждый из них не только не будет никогда воевать со Спартой, а, напротив, будет затем всеми силами и всею мощью своего царства во всех делах поддерживать Елениного избранника.

Что ж, поклялись. Отчего не поклясться? Царьки были тщеславны, каждый нисколько не сомневался, что избранником Тиндареевой дочки будет именно он.

Далеко, далеко видел наш Агамемнон, подвигнув их на эту клятву! Уже видел, наверно, он те сотни кораблей из всех данайских царств, которые устремятся однажды к далеким ионическим берегам!..

Для виду устроили между женихами простенькое состязание, причем такое, чтобы победитель не мог быть так уж явно определен. Не кулачный бой, не стрельба из лука по цели, а так, дескать, — чьи эфебы лучшим шагом пройдут или кто коня обуздает половчее. Елена, мол, за всем этим наблюдает — только ее суд и решает все.

Я-то знаю, ничего она этого и не видела вовсе, ибо сидела все это время под замком: Тиндарей помнил историю с Тесеем и опасался, как бы беды не случилось, если ее кто увидит прежде времени.

Ну а кончились состязания между женихами — ее вывели, и она изрекла, как было ей строго-настрого велено отцом: "Победил Менелай. Желаю в мужья Менелая". Так и стал ее мужем Менелай, которого она и увидела-то лишь после того, как эти самые слова произнесла.

Что ж, остальные женихи, погрустив, разъехались по своим городам. А клятва-то, клятва уже принесена! Клятва именем громовержца, от такой никуда не денешься! Связала эта клятва те последние ахейские города, что оставались еще неподвластны Агамемнону. С этого часа большая война была уже совсем близка.

Вдобавок, не прошло и года — отошел к Аиду царь Тиндарей, — не буду, не буду делать сей счет свои предположения, но все-таки — не слишком ли быстро, согласись, при том, что был еще вовсе не стар, — и Агамемнонов братец Менелай сделался царем могущественной Спарты, отныне главной союзницы Микен.

Теперь, как это понимал Агамемнон, дело оставалось лишь за малым — за тем, чтобы смертельная обида была нанесена Менелаевой Спарте, и чтобы эта обида была нанесена не откуда-нибудь, а именно с ионического берега, из самой Трои. И повод для обиды ненадобно долго искать — ясное дело, Елена, Менелаева жена! К этому времени она из девочки превратилась в женщину, расцвела, еще более похорошела и стала уж так прекрасна, что и вправду, наверно, сама Афродита могла бы позавидовать.

Это дело, с обидой, тоже, как я сейчас понимаю, Агамемнон взял в свои руки, не полагаясь на одну только судьбу. Наслышан был, что в великой Трое, властвовавшей над всем ионическим побережьем, есть удивительно пригожий молодой царевич Парис, сын тамошнего царя Приама, и попросил своего братца Менелая: знаешь, мол, хочу я заключить с троянцами союз; но прежде, чтобы это подготовить, позвал бы ты к себе в гости их царевича Париса, а уж он, если примешь его хорошо, глядишь, потом поможет устроить мою встречу со своим отцом Приамом.

Сказано — сделано. Уже на другой день отправляется спартанский корабль в Трою, а еще месяц проходит — и приплывает в Спарту на огромном стовесельном корабле, с богатыми дарами тот самый царевич Парис.

В тот самый день, когда он сходил на берег, я как раз был в Спарте по поручению Агамемнона, — о котором непременно поведаю тебе после, — и тогда-то впервые увидел его... Да, скажу я тебе, Профоенор, нам, данайцам, никогда не сравниться с ионийцами в изяществе! У нас — как? Насколько ты силен как воин — настолько ты и хорош. Потом женился — и все дела: можно уже и бороду не подстригать, и пить неразбавленное вино, и слуг осыпать солдатской бранью. Таким и стал тотчас после женитьбы Менелай.

Нет, ионийцы — иные! У них победа в любви — большая доблесть, нежели победа в бою. И хорош ты лишь настолько, насколько можешь усладить свою возлюбленную. Оттого изящество почитается у них выше силы, и всегда благоухают они лучшими маслами, и волосы у них всегда завиты, и одежда из лучших тканей, доставляемых финикийцами.

Вот таким, утонченным, благоухающим, в роскошных одеждах, с вьющимися волосами, и сошел тогда на берег троянский царевич Парис... И какими глазами он взглянул в первый же миг на Елену!.. И какими глазами взглянула в этот миг на него она!.. Не я один — боюсь, что все в то мгновение почувствовали: ах, не кончится это добром!

Все — кроме, наверно, одного только Менелая, ибо, скажу тебе по правде, между нами, — в отличие от своего брата Агамемнона, был новоиспеченный царь спартанский не больно-то далек умом...

И потом уже, когда они от моря уже прибыли в Спарту, я видел, видел!.. Видел, как царица Елена украдкой коснулась рукою Парисовой руки!.. И так же украдкой он сжал ее пальцы своей рукой!..

Но что с него, с юноши, взять, если даже старый и многомудрый Тесей когда-то не устоял перед ней!.. Не знаю, видел ли все это кто-нибудь, кроме меня, но, помню, я в тот миг подумал: "Боги, боги! Быть скоро большой войне!"

А самое печальное, мой милый Профоенор, то, что предвестником этой войны был ни кто иной, как я, с того мига я это уже твердо знал... Да, да, я, — так уж было определено нашим царем!

Помнишь, я говорил, что находился тогда в Спарте с поручением от Агамемнона? Поручение это было таково: не сразу по прибытии Париса, а непременно лишь на второй день, передать Менелаю, что его брат, царь микенский, ожидает его у себя для спешных переговоров, судьбоносных для всего ахейского мира. Стало быть, Агамемнон хотел, чтобы Менелай надолго оставил свою красавицу-жену услаждать этого ионийского прелестника!.. Боги, боги!..

В первый день в честь гостя Менелай закатил роскошный пир. Я там тоже был как посланец Агамемнона и помню: Парис почти не ел, не пил, не слышал, что ему говорят, сидел мрачный, задумчивый. Может, он клял про себя злую судьбу, которая не свела его с Еленою раньше, а может, уже начинал вынашивать свой дерзкий замысел, противный воле богов...

Кто знает, кто знает!

Ликом он просветлел только на другой день — когда я с тяжелым сердцем передал Менелаю то, с чем прибыл к нему из Микен. Видел бы он, Менелай, каким светом синие глаза Париса вспыхнули в этот миг! И у Елены в небесно-голубых ее глазах — то же, что у Париса: будто вдруг солнце вышло из-за облаков...