Вадим Сухачевский - Ахилл

Спросишь, почему непросто было уговорить Ахилла? Тут дело в матушке Ахилла, мудрой повелительнице мирмидонского царства Фетиде, коя видела величайшее несчастье для себя в том, что сын ее может стать воином, ибо тем же самым оракулом ей было предречено, что, если ее Ахилл уйдет на большую войну, то, хотя и успеет прославиться там как величайший из воинов, но, овеяв себя славой, вскоре и сложит голову на этой войне...

Помнишь, я говорил, что во время похода во Фригию Ахилл был, как девушка, длинноволос, и Агамемнон, оговорившись, даже назвал его девичьим именем Пирра? На то были причины, о которых настала пора тебе рассказать.

Когда Ахилл родился, отец мальчика, мирмидонский царь Пелей, возмечтал, что быть его сыну величайшим из ахейских воинов. Когда сыну исполнилось лишь пять лет, он призвал в свое царство лучших бойцов, чтобы они обучали мальчика военному искусству. Уже к двенадцати годам он так выучился владению мечом и копьем, что в поединке мог одолеть иного взрослого мужа. Но и того Пелею показалось мало; еще на три года он отдал сына в учение к кентавру Хирону, самому мудрому и искусному в военном деле из всех кентавров, обитающих за северными горами.

— Человеческого юношу — к кентавру? — был удивлен Профоенор. — Разве кентавры не разрывают людей, чтобы насытиться их мясом и кровью?

— Чего ради? — отозвался Клеон. — Напридумывают у нас! Ты же не стал бы разрывать зубами юношу, а, я полагаю, предпочел бы приготовленное мясо ягненка, — почему же ты думаешь, что кентавры отличаются в этом от тебя? Пелей-то отдал сына не какому-то сказочному кентавру-людоеду, а настоящему кентавру, к тому же мудрейшему из них.

— Ты хочешь сказать, что кентавры действительно бывают на свете?

— Бывают, отчего же им не бывать? Некоторых из них я сам видел — вот как вижу тебя сейчас.

А, ты, верно, думаешь, что они такие, как их у нас изображают — с конским телом на четырех ногах с копытами? Про таких пускай наши певчие поют, а у настоящих кентавров ног в точности, как у нас с тобой, по две.

Почему же у нас их изображают иными, хочешь спросить? Да очень просто! Мы, ахейцы, запрягаем коней в колесницы, а они там, на севере, взбираются на спину коню. Уж не знаю, как у них это получается, но поверь, именно так их воины и поступают. И вот так, сидя верхом на коне, бывают исключительно умелы в бою.

Теперь представь себе, что какой-нибудь ахеец увидел вдали такого воина, оседлавшего коня, — что он подумает? Решит, надо полагать, что это единое существо — полуконь-получеловек. Что же касается их дикого нрава, то тут некая истина есть. Нет, человеческого мяса они не едят — но диковаты, диковаты, конечно. Это оттого, что живут на севере, на суровых берегах Понта Эвксинского [Черное море] , не ведают земледелия, пропитание добывают себе только охотой и не верят в Зевса и в других истинных богов.

Но мудрый кентавр Хирон был иным. Он бывал во многих ахейских городах, почитал наши обычаи, даже, говорят, приносил жертвы Зевсу, но при этом оставался кентавром, причем в воинском искусстве превосходил всех своих соплеменников. Вот к нему-то в учение и отправил своего двенадцатилетнего сына Пелей.

О, в схватке они большие искусники, эти кентавры! У них есть такие приемы, секреты которых нам не ведомы. Они, например, умеют метать нож, да так, что он с двадцати шагов пробивает доспехи. А копье во время броска они как-то хитро закручивают, отчего оно особенно точно летит в намеченную цель. Умеют они на лету ловить стрелу, пущенную из лука, умеют убивать голой рукой, ломая врагу шею ребром ладони. Умеют подпрыгивать на высоту человеческого роста и сверху разить врага мечом. Именно так, ты помнишь, сразил во Фригии великана Бусилая наш Ахилл. Это как раз часть того самого искусства, которому он обучился у кентавров за четыре года пребывания там.

Когда он вернулся в отчий дом спустя эти четыре года, не было в мирмидонском царстве мужа, который в схватке мог бы сравниться с ним, шестнадцатилетним. Его отец Пелей пригласил к себе царей других городов, чтобы увидели, какой сын у него вырос, и напоказ им устроил состязания с участием Ахилла.

Был там и наш Агамемнон среди приглашенных царей. Находился там и мой отец в числе его свиты, он мне потом рассказывал, сколь восхитительно было зрелище... И вот когда Агамемнон увидел, как этот юноша рукой ловит стрелы на лету, когда увидел, как он деревянным мечом валит наземь могучих атлетов, как он наносит удары сверху, шершнем взмывая ввысь, — тогда, полагаю, и понял, как, не разворачивая большой войны, захватить фригийский Птелей, несмотря на их досель непобедимого Бусилая. Наверно, в мыслях он уже считал этот самый Птелей своим.

Дело оставалось за малым — уговорить Пелея, чтобы тот отдал Ахилла ему. Что, мол, этому прекрасному юноше, которого такою красотой, силой и ловкостью столь щедро наделили боги, прозябать в крохотном мирмидонском царстве, где и стрелу толком не выпустишь — упадет уже на чужую землю? Нет, место ему только в великих Микенах — лишь оттуда слава о нем сможет разнестись действительно по всему миру, та слава, что по-настоящему достойна его. А прославится на весь мир, чего он, безусловно, заслуживает, — тогда пусть возвращается и, уже овеянный славой, управляет своим муравьиным народцем, да еще и другими городами, которые к тому времени я ему подарю.

Как раз об этом, о всесветной славе своего сына, Пелей только и мечтал, так что, думаю, такими словами легко уговорил бы его Агамемнон. Но тут сам рок внезапно вторгся в планы нашего царя. В тот же день, во время пира, устроенного царем по случаю возвращения и славных побед своего сына, он, Пелей, вдруг подавился рыбьей костью и уже к ночи отошел в царство теней. Теперь судьбой Ахилла могла распорядиться лишь мать его, Фетида, а она, как я уже говорил, желала не громкой славы, а долгой жизни своему единственному сыну, оракул же предсказывал ему совсем иное, если он примет участие в войнах Агамемнона.

Конечно, отказать царю великих Микен она не могла, поэтому попросила у него лишь об одном: пусть сын еще три месяца побудет при ней, чтобы было кому ее утешать в ее скорби по умершему супругу.

Как ни был Агамемнон нетерпелив, но просьбе ее все-таки внял. В конце концов, три месяца не столь уж великий срок, чтобы из-за них не внять просьбам матери. Но только три месяца, не более того!..

Однако и этих трех месяцев хватило Фетиде, чтобы все повернуть. Нет, она не пугала сына пророчествами о гибели — не таков он был, чтобы, устрашенный этим, отказался от уготовленной ему славы. Нет! Но она хорошо знала, куда направить свои слова.

Всем известно, какие беды принесла всему нашему войску уязвленная гордость Ахилла потом уже, во время Троянской войны, но и тогда, в юности, он был ничуть не меньшим гордецом. Вот в нее-то, в столь уязвимую гордость сына, и стала мудрая Фетида метить. Мол, сын мой, славу, которая, конечно же, тебя ждет, ты должен стяжать себе сам, а не при подмоге Агамемнона, находясь под его крылом. Почему надобно с тем же Агамемноном делиться славой? Пускай царство твое и маленькое, а его Микены велики, но ты ведь такой же царь, как и он, — отчего ж ты должен, как наемный гоплит, повсюду следовать за ним и совершать лишь то, на что микенец тебя подвигнет своею волей? О такой ли участи для тебя мечтал всю жизнь твой отец?