Александр Дюма - Анж Питу

— Но, — возразил Бийо более покладисто, однако не сдаваясь окончательно, — удар был направлен не против особы короля, а против деспотизма.

Жильбер пожал плечами с великодушным превосходством победителя, который не хочет добивать поверженного противника.

— Нет, — продолжал Бийо, воодушевляясь, — мы сражались не против нашего доброго короля, но против его охранителей.

Ведь в ту эпоху в политике говорили «охранители» вместо «солдаты», как на сцене говорили «скакун» вместо «лошадь».

— Впрочем, — с умным видом рассуждал Бийо, — раз он с нами, значит, он их осуждает, а раз он их осуждает, значит, нас он одобряет. Мы, завоеватели Бастилии, старались ради своего счастья и его славы.

— Увы! Увы! — прошептал Жильбер, сам как следует не знавший, как сообразовать то, что выражает лицо короля и то, что происходит у него в душе.

Что до короля, он снова начинал различать сквозь неясный гул шагов отдельные слова завязавшегося рядом с ним спора.

Жильбер, заметив, что король прислушивается, прилагал все усилия, чтобы увести Бийо со скользкого пути, на который тот ступил.

Внезапно процессия остановилась; Людовик XVI и его свита прибыли на Кур-ла-Рен, к старинной заставе Конферанс на Елисейских полях.

Там их ждала депутация выборщиков и эшевенов под предводительством нового мэра Байи, за ними выстроились триста гвардейцев под командованием полковника и, по меньшей мере, триста членов Национального собрания, разумеется принадлежащих к третьему сословию.

Двое выборщиков прилагали все силы и всю ловкость, чтобы удержать в равновесии серебряное позолоченное блюдо — на нем лежали два огромных, времен Генриха IV ключа от города Парижа.

При этом величественном зрелище все разговоры смолкли; люди в группах и в шеренгах приготовились выслушать обмен торжественными речами по столь важному случаю.

Байи, достойный ученый, хороший астроном, против воли избранный депутатом, против воли назначенный мэром, против воли ставший трибуном, сочинил длинную речь. Эта речь в строгом соответствии с самыми строгими правилами ораторского искусства должна была начаться с похвалы королю и его царствованию, начиная с прихода к власти г-на Тюрго и кончая взятием Бастилии. В пылу красноречия он едва не изобразил короля зачинщиком событий, которым измученный народ всего лишь покорился, да и покорился, как мы видели, нехотя.

Байи был чрезвычайно доволен приготовленной речью, как вдруг нежданное происшествие — Байи сам рассказывает об этом в своих «Воспоминаниях» — подсказало ему новое вступление, куда более живописное, чем он сочинил; впрочем, оно одно и сохранилось в памяти народа, всегда запоминающего верные и, главное, красивые слова, основывающиеся на подлинном событии.

Двигаясь навстречу королю вместе с эшевенами и выборщиками, Байи тревожился, не слишком ли тяжелы ключи, которые собирались преподнести королю.

— Уж не думаете ли вы, — сказал он со смехом, — что, показав этот «монумент» королю, я потащу его обратно в Париж?

— Что же вы с ним сделаете? — спросил один из выборщиков.

— Что сделаю? Либо отдам вам, либо брошу в придорожную канаву.

— Не вздумайте так поступать! — воскликнул негодующий выборщик. — Разве вы не знаете, что это те самые ключи, которые город Париж преподнес Генриху Четвертому после осады? Они бесценны: это старинная работа.

— Вы правы, — согласился Байи, — ключи, подаренные Генриху Четвертому, завоевавшему Париж, дарят Людовику Шестнадцатому, который… ну, тоже, что-нибудь такое, на этом можно построить хорошую антитезу.

И взявшись за карандаш, достойный мэр немедля предварил подготовленную заранее речь следующим вступлением:

«Государь, я вручаю Вашему Величеству ключи от славного города Парижа. Это те ключи, что были подарены Генриху IV. Он отвоевал свой народ, а сегодня народ отвоевал своего короля».

Фраза была красивая, справедливая, она врезалась в память парижан; эти слова — единственное, что сохранилось в памяти народной из речи Байи, более того — из всех его произведений.

Что до Людовика XVI, он одобрительно покивал головой, но залился краской, ибо почувствовал эпиграмматическую иронию этих слов, скрытую под маской почтения и украшенную цветами красноречия, затем тихо пробормотал:

— Мария Антуанетта не попалась бы на удочку притворного почтения господина Байи и сумела бы ответить злосчастному астроному совсем иначе, чем собираюсь сделать я.

Поэтому Людовик XVI, внимательно слушавший начало речи г-на Байи, вовсе не слышал ее конца; не слышал он и речи г-на Делавиня, главы выборщиков: он пропустил ее мимо ушей от первого до последнего слова.

Однако когда речи кончились, король, боясь разочаровать ораторов, желавших доставить ему радость, ответил очень достойным образом; без каких-либо намеков на услышанное, он сказал, что почести, которые воздал ему город Париж и выборщики, ему бесконечно приятны, после чего отдал приказ ехать дальше.

Но прежде чем продолжить путь, он отослал своих гвардейцев, дабы ответить милостивым доверием на полуучтивость городских властей в лице выборщиков и г-на Байи.

И карета, одна среди огромной толпы национальных гвардейцев и любопытных, поехала быстрее.

Жильбер и его спутник Бийо по-прежнему держались возле правой дверцы.

Когда карета пересекала площадь Людовика XV, с другого берега Сены раздался выстрел; белый дымок, словно дым ладана, поднялся в голубое небо и тотчас развеялся.

Жильбер содрогнулся, как будто в нем отозвался этот выстрел. От сильного удара у него на секунду перехватило дыхание, он почувствовал острую боль и схватился за сердце.

В то же самое время близ королевской кареты раздался отчаянный крик, какая-то женщина упала, пронзенная пулей ниже правого плеча.

Пуговица на сюртуке Жильбера, большая граненая пуговица вороненой стали, какие были в моде в ту эпоху, тоже была задета пулей.

Пуговица сыграла роль кольчуги: пуля отскочила от нее; именно в это мгновение Жильбер почувствовал резкую боль и толчок.

Кусок его черного жилета и клок жабо были оторваны.

Эта пуля, отскочившая от пуговицы Жильбера, насмерть поразила несчастную женщину — ее, умирающую, истекающую кровью, поспешно унесли.

Король слышал выстрел, но ничего не видел.

Он с улыбкой наклонился к Жильберу:

— Там не жалеют пороха в мою честь, — сказал он.

— Да, ваше величество, — ответил Жильбер.

Он побоялся открыть его величеству, что он думает об этой овации.

Но в глубине души он признал, что у королевы были причины тревожиться: ведь если бы он не заслонял собой дверцу кареты, эта пуля, отскочившая от его стальной пуговицы, попала бы прямо в короля.