Александр Дюма - Анж Питу

В первый год у валуна собралось много девиц, но ни одна не осмелилась съехать вниз.

На следующий год три девушки рискнули: две вскоре нашли себе мужей, а относительно третьей, оставшейся в девицах, папаша Клуис, не раздумывая долго, стал уверять, что она сама виновата, ибо, в отличие от своих подруг, недостаточно горячо верила в успех.

На следующий год девушки со всей округи явились к папаше Клуису и съехали вниз по его валуну.

Папаша Клуис заявил, что на всех невест женихов не хватит, но треть соискательниц, те, что набожнее других, выйдут замуж непременно.

В самом деле, среди съехавших по склону оказалось немало таких, которые отыскали себе мужей, и с этой поры за папашей Клуисом прочно закрепилась репутация посланца Гименея, а день святого Людовика стал праздноваться дважды: в городе и в лесу.

Тогда папаша Клуис попросил для себя привилегию. Поскольку с утра до вечера съезжать с камня без еды и питья тяжело, он потребовал, чтобы его наделили монопольным правом продавать еду и питье съезжающим с валуна женихам и невестам, ибо юноши сумели убедить девушек, что средство будет действовать безотказно, если они выполнят главное условие — съезжать вместе с кавалером.

Такую жизнь папаша Клуис вел уже тридцать пять лет. Местные жители чтили его, как чтут арабы своих марабутов. Он стал живой легендой.

Охотникам и лесникам не давал покоя тот всеми признанный факт, что, делая в год ровно триста шестьдесят пять выстрелов, и ни одним больше, папаша Клуис ежегодно убивал сто восемьдесят три зайца и сто восемьдесят два кролика, и ни одним меньше.

Не однажды знатные господа, приглашенные герцогом Орлеанским провести несколько дней в замке и наслышанные о мастерстве папаши Клуиса, жаловали ему — в зависимости от своей щедрости — луидор или экю и пытались проникнуть в тайну этого умельца, попадающего в цель триста шестьдесят пять раз из трехсот шестидесяти пяти.

Но папаша Клуис мог дать своей меткости только одно объяснение: в армии он наловчился каждым выстрелом убивать из этого же ружья по одному человеку. Так вот, оказалось, что стрелять дробью в зайцев и кроликов еще легче, чем стрелять пулями в людей.

Когда же слушатели в ответ на эти речи улыбались, папаша Клуис недоумевал:

— Зачем тратить заряд, если не уверен, что попадешь в цель?

Афоризм этот можно было бы назвать достойным г-на де Ла Палиса, если бы не исключительные достижения стрелка.

— Однако, — продолжали свои расспросы гости, — отчего же господин герцог Орлеанский, человек вовсе не скаредный, дозволил вам производить в день не больше одного выстрела?

— Потому что больше — это уже чересчур, — отвечал папаша Клуис. — Господин герцог знал меня не первый день.

Поразительные способности старого анахорета и его необычная теория приносили ему еще десяток луидоров в год, и никак не меньше.

Примерно столько же папаша Клуис выручал от продажи кроличьих и заячьих шкурок, а также от учрежденного им праздника; тратился же он только на пару гетр, а точнее, на одну гетру раз в пять лет, да еще на куртку со штанами раз в десять лет; из всего этого ясно, что папаша Клуис отнюдь не нищенствовал.

Более того, в округе толковали о том, что у него в кубышке хранится немало денег и тому, кто станет его наследником, можно только позавидовать.

Таков был оригинал, к которому отправился среди ночи Питу, дабы претворить в жизнь осенившую его идею, как выпутаться из смертельного затруднения.

Однако пробраться к папаше Клуису было не так-то просто.

Подобно древнему пастуху Нептуновых стад, Клуис допускал до себя далеко не всякого. Он прекрасно умел отличить докучного бедняка от любопытствующего богача, и если даже вторых он встречал не слишком любезно, то первых, как нетрудно догадаться, изгонял без малейшей жалости.

Клуис покоился на вересковом ложе — чудесной, благоухающей лесной постели, обновляемой всего раз в год, в сентябре.

Было около одиннадцати вечера; погода стояла ясная и прохладная.

Хижину папаши Клуиса окружал такой дремучий дубовый лес и такой густой кустарник, что всякий, кто желал навестить отшельника, непременно извещал о своем приближении хрустом веток.

Питу наделал шуму в четыре раза больше, чем все прочие посетители, и папаша Клуис, еще не заснувший, поднял голову, чтобы взглянуть на незваного гостя.

В тот день папаша Клуис был зол как черт. С ним приключилась страшная беда, напрочь отбившая у него желание беседовать даже с самыми приветливыми соседями.

Беда в самом деле была страшная. Ружье, из которого старый солдат пять лет стрелял пулями и тридцать пять — дробью, взорвалось, когда он целился в очередного кролика.

За тридцать пять лет папаша Клуис впервые промахнулся.

Но дело было не только в упущенном кролике. Два пальца левой руки охотника пострадали при взрыве. Он кое-как остановил кровь с помощью жеваной травы и листьев, но если себя он еще мог вылечить, то починить взорвавшееся ружье было не в его силах.

А для покупки нового ружья следовало залезть в кубышку; впрочем, предположим даже, что он бы потратил на новое ружье громадную сумму в два луидора, — кто мог поручиться, что это ружье будет бить без промаха, как то, что так неудачно взорвалось у него в руках?

Понятно, что Питу явился более чем некстати.

Поэтому, стоило ему взяться за ручку двери, как папаша Клуис издал глухой рык, заставивший командующего арамонской национальной гвардией попятиться.

Казалось, место папаши Клуис в хижине занял волк или самка кабана, защищающая детенышей.

Питу, знавший сказку о Красной шапочке, не решался войти.

— Эй, папаша Клуис! — позвал он.

— Ну! — откликнулся лесной житель.

Узнав голос почтенного отшельника, Питу успокоился.

— Ах, это все-таки вы, — сказал он.

Войдя в хижину и поклонившись ее хозяину, он любезно произнес:

— Здравствуйте, папаша Клуис.

— Кто там? — спросил раненый.

— Я.

— Кто я?

— Я, Питу.

— Какой еще Питу?

— Анж Питу из Арамона, вы ведь меня знаете.

— Ну и что с того, что вы Анж Питу из Арамона? Какое мне до этого дело?

— Ну и ну, — подобострастно сказал Питу, — папаша Клуис не в настроении, не в добрый час я его разбудил.

— Вы правы, совсем не в добрый.

— Что же мне делать?

— Самое лучшее, что вы можете сделать, — убраться отсюда.

— Как? Даже не потолковав с вами?

— О чем нам толковать?

— О том, как помочь мне в моей беде, папаша Клуис.

— Я даром не помогаю.

— А я всегда плачу за помощь.

— Возможно, но от меня теперь помощи ждать не приходится.

— Как так?

— Я разучился убивать.

— Вы разучились убивать? Вы, стреляющий без промаха? Этого не может быть, папаша Клуис!