Александр Дюма - Анж Питу

«Когда Анна Австрийская стала регентшей, — говорит кардинал де Ретц, — у всех на устах было только одно: «Королева так добра!».

Однажды врач г-жи де Помпадур, Кенэ, живший в ее доме, увидел Людовика XV, входящего к маркизе; помимо почтения, некое другое чувство охватило его с такой силой, что он побледнел и задрожал.

— Что с вами? — спросила г-жа дю Оссе.

— Вот что, — отвечал Кенэ. — Всякий раз, как я вижу короля, я говорю себе: а ведь этот человек может отрубить мне голову!

— О! Не бойтесь, — отвечала г-жа дю Оссе. — Король так добр!

Из этих двух фраз: «Король так добр!» и «Королева так добра!» — родилась французская революция.

После смерти Людовика XV Франция вздохнула полной грудью. Вместе с королем она освободилась от особ вроде Помпадур и Дюбарри, равно как и от Оленьего парка.

Забавы Людовика XV обходились нации недешево — они стоили ей больше трех миллионов в год.

К счастью, на престол взошел король юный, нравственный, человеколюбивый, почти философ.

Король, который, подобно Эмилю Жан Жака, выучился ремеслу, вернее, даже целым трем.

Он был слесарем, часовщиком и механиком.

Ужаснувшись бездне, разверзшейся у его ног, король начал с того, что отказал просителям в каких бы то ни было милостях. Царедворцы содрогнулись. Утешало их лишь одно: отказывает им не король, а Тюрго; к тому же королева, быть может, еще не вступила в свои права и не имеет сегодня той власти, какую получит завтра.

Наконец к 1777 году она получает эту долгожданную власть: королева становится матерью, король, уже показавший себя таким добрым королем и добрым супругом, будет отныне еще и добрым отцом.

Как отказать в чем-либо той, кто подарила Франции наследника престола?

Вдобавок король еще и добрый брат; он, например, приносит Бомарше в жертву графу Прованскому, а ведь король недолюбливает графа Прованского за излишнее педантство.

Но зато он обожает графа д’Артуа, являющего собой образец французского остроумия, изящества и благородства. Король так любит графа д’Артуа, что если королеве он еще может в чем-нибудь отказать, то стоит ей взять в союзники графа д’Артуа, как у короля недостает сил противиться.

Таким образом, страной правят приятнейшие особы. Господин де Калонн, один из самых обходительных людей на свете, — генеральный контролер финансов; это он сказал королеве: «Ваше величество, если это возможно — это уже сделано; если это невозможно — это будет сделано».

С того дня как об этом прелестном ответе узнали в салонах Парижа и Версаля, Красная книга, которую считали закрытой, вновь раскрылась.

Королева покупает Сен-Клу.

Король покупает Рамбуйе.

Фавориток заводит не король, а королева: г-жа Диана де Полиньяк и г-жа Жюль де Полиньяк обходятся Франции так же дорого, как Помпадур и Дюбарри.

Королева так добра!

Выдвигается идея уменьшить слишком большие жалованья. Иные люди принимают новшество покорно. Но один из завсегдатаев королевского дворца решительно не желает сдаваться: это г-н де Куаньи; он встречает короля в коридоре и с глазу на глаз закатывает ему скандал. Король убегает, а вечером рассказывает со смехом:

— По правде говоря, если бы я не уступил, Куаньи, боюсь, поколотил бы меня.

Король так добр.

Да и вообще судьбы королевства часто зависят от безделицы — например от шпоры пажа.

Людовик XV умирает; кто займет место г-на д’Эгильона?

Король Людовик XVI предлагает Машо. Машо — один из министров, способных поддержать уже покачнувшийся трон. Принцессы, тетки короля, принимают сторону г-на де Морепа́, — ведь он так забавен и сочиняет такие прелестные песенки. Он насочинял их в Поншартрене столько, что хватило на три тома, которые он назвал своими мемуарами.

Теперь это вопрос стипль-чеза. Кто придет первым: гонец короля и королевы в Арнувиль или гонец королевских теток в Поншартрен?

У короля в руках власть, значит, у него есть шансы на победу. Не теряя времени, он пишет:

«Немедленно приезжайте в Париж. Я жду Вас».

Он кладет депешу в конверт и выводит на нем:

«Господину графу де Машо, в Арнувиле».

Призванному по такому случаю пажу вручают послание короля и велят скакать во весь опор.

Теперь, когда паж уже в пути, король может принять принцесс.

Их высочества — те самые, кого как мы видели в «Бальзамо» отец звал истинно аристократическими именами Тряпка, Ворона и Пустомеля, ждут за дверью, противоположной той, в которую должен выйти паж.

Раз паж вышел, принцессы могут войти.

Они входят и просят короля за г-на де Морепа; главное для короля — выиграть время; он не хочет отказывать своим теткам. Король так добр.

Он даст свое согласие, когда паж будет уже далеко и его нельзя будет вернуть.

Он спорит с их высочествами, то и дело поглядывая на стенные часы: получаса хватит, а часы у него точные, он сам их выверяет.

Сдается он через двадцать минут.

— Пусть пажа вернут, — говорит он, — а там посмотрим.

Принцессы счастливы; пусть слуги седлают коня, пусть загонят коня, двух коней, десять коней, лишь бы перехватить пажа.

Не стоит беспокоиться: лошадей загонять не придется.

Спускаясь с лестницы, паж зацепился за ступеньку и сломал шпору. А как скакать во весь опор без шпоры?

Вдобавок, шевалье д’Абзак, ведающий королевской конюшней, подвергает досмотру всех курьеров и не выпустит ни одного из них в порочащем честь главной конюшни королевства виде.

Поэтому шпор непременно должно быть две.

Отсюда следует, что, вместо того чтобы перехватывать пажа на дороге в Арнувиль, его перехватывают у ворот дворца.

Он уже сидит в седле и выглядит безукоризненно.

У него отбирают конверт, но оставляют само письмо, равно подходящее для обоих претендентов. Их высочества изменяют только адрес: вместо «Графу де Машо, в Арнувиле» они пишут «Графу де Морепа, в Поншартрене».

Честь королевской конюшни спасена, но монархия погибла.

С Морепа и Калонном дела идут на славу: один поет, другой платит; к тому же, кроме царедворцев, есть еще откупщики — они тоже не сидят сложа руки.

Людовик XIV начал свое царствование с того, что по совету Кольбера повесил двух откупщиков, после чего взял в наложницы Лавальер и построил Версаль. Лавальер не стоила ему ничего.

Но Версаль, где он хотел ее поселить, стоил дорого.

Затем в 1685 году из Франции изгоняют миллион предприимчивых людей — якобы за то, что они протестанты.

Поэтому в 1707 году, еще при жизни великого короля, Буагильбер писал, имея в виду год 1698:

«В те времена дела шли еще не так плохо, силы в нас еще теплились. Нынче они пришли к концу».

Боже мой, что бы он сказал восемьдесят лет спустя, после того как во Франции похозяйничали Дюбарри и Полиньяки! Раньше народ истекал потом, теперь придется истекать кровью — вот и все.