Александр Дюма - Анж Питу

Затем дворянство.

Наконец, третье сословие.

Депутатам от третьего сословия пришлось долго ждать.

Третье сословие роптало.

В старину на ассамблеях представителям третьего сословия полагалось произносить приветственную речь, стоя на коленях. Нынче главу депутации третьего сословия нельзя было заставить опуститься на колени. Тогда решили, что третье сословие вовсе не будет произносить приветственной речи.

На заседании 5 мая король был в шляпе.

Дворяне также.

Депутаты от третьего сословия хотели было также надеть шляпы, но тут король снял свою: он предпочел держать речь с непокрытой головой, лишь бы не видеть перед собой депутатов от третьего сословия в шляпах.

В среду 10 июня Сиейес вошел в Собрание и увидел, что в зале сидят преимущественно депутаты от третьего сословия.

Духовенство и дворянство заседали отдельно.

«Перережем канат, — сказал Сиейес, — пора!».

И он предложил потребовать от духовенства и дворянства, чтобы они явились на совместное заседание не позже чем через час.

«Если они не явятся, то будут числиться отсутствующими».

Версаль окружали немецкие и швейцарские войска. На Собрание была наведена артиллерийская батарея.

Сиейес об этом не думал. Он думал о народе, который хочет есть.

— Но ведь третье сословие, — возразили Сиейесу, — одно не может составить Генеральные штаты.

— Тем лучше, — отвечал Сиейес. — Оно составит Национальное собрание.

Отсутствующие не явились; предложение Сиейеса было принято: депутаты третьего сословия большинством в четыреста голосов объявили себя Национальным собранием.

Девятнадцатого июня король приказывает закрыть зал, где заседало прежде Национальное собрание.

Но для такого государственного переворота королю требовался предлог.

Зал закрыли для приготовлений к королевскому заседанию, которое должно будет состояться здесь в понедельник.

Двадцатого июня в семь часов утра председатель Национального собрания узнает, что в этот день заседаний не будет.

В восемь утра он вместе со многими другими депутатами приходит к дверям зал.

Они закрыты, и подле них стоит часовой.

Идет дождь.

Депутаты хотят взломать дверь.

У часовых приказ, они загораживают проход штыками.

Один депутат предлагает заседать на Плас-д’Арм.

Другой — в Марли.

Гильотен предлагает Зал для игры в мяч. Гильотен!

Странная вещь: это был тот самый Гильотен, чье имя, слегка переиначенное, прославится четыре года спустя! В самом деле странно, что именно Гильотен предложил отправиться в Зал для игры в мяч!

Этот Зал для игры в мяч, пустой, ветхий, открытый всем ветрам, стал яслями Христовой сестры, колыбелью революции!

С той разницей, что Христос был сын добродетельной женщины.

А революция была дочерью изнасилованной нации.

На это великое проявление народной воли король отвечает королевским словом: «Вето!».

К мятежникам посылают г-на де Брезе, который приказывает им разойтись.

— Мы пришли сюда по воле народа, — отвечает Мирабо, — и уйдем лишь со штыком в брюхе.

Он сказал именно так, а не как утверждают иные: «лишь уступая силе штыков». Отчего за спиной всякого великого человека непременно прячется ничтожный ритор, который под предлогом улучшения губит его речи!

Отчего этот ритор прятался за спиной Мирабо в Зале для игры в мяч?

За спиной Камбронна при Ватерлоо?

Ответ пересказали королю.

Он некоторое время прохаживался со скучающим видом.

— Они не хотят разойтись? — осведомился он наконец.

— Не хотят, ваше величество.

— Ну, так пускай их оставят в покое.

Как видим, королевская власть начала уступать воле народа, и уступила ей уже немало.

С 23 июня по 12 июля продолжался период относительного спокойствия, но то был тяжелый, душный покой — такой, какой предшествует грозе.

То был дурной сон, приснившийся в дурную ночь.

Одиннадцатого июля под давлением королевы, графа д’Артуа, Полиньяков, всей версальской камарильи король принимает решение и отставляет Неккера. 12 об этом становится известно в Париже.

Мы видели действие, оказанное этой новостью. 13 вечером приехавший в Париж Бийо увидел, как жгут заставы.

Тринадцатого вечером Париж защищался; 14 утром он был готов наступать.

Четырнадцатого утром Бийо закричал: «На Бастилию!» — и три тысячи человек подхватили этот крик, а вскоре к ним присоединилось все население Парижа.

Ибо существовало здание, которое вот уже около пяти столетий давило на грудь Франции, как адская глыба на плечи Сизифа, с той лишь разницей, что Франция, меньше верящая в свои силы, чем титан, даже не пыталась сбросить тяжелую ношу.

Это здание, эта феодальная печать на челе Парижа, звалось Бастилией.

Король, как говорила г-жа дю Оссе, был слишком добр, чтобы отрубать головы.

Король отправлял неугодных в Бастилию.

А попав в Бастилию по приказу короля, человек оказывался выброшен из жизни, замурован, похоронен, уничтожен.

Ему суждено было оставаться там до тех пор, пока король о нем не вспомнит; меж тем королям приходится думать о стольких новых происшествиях, что они частенько забывают о старых.

К слову сказать, во Франции была не одна Бастилия, что означает «крепость»; их имелось не меньше двадцати: Фор-л’Евек, Сен-Лазар, Шатле, Консьержери, Венсенский замок, замок Ла Рош, замок Иф, остров Сент-Маргерит, замок Пиньероль и другие.

Но лишь крепость у Сент-Антуанских ворот в Париже народ звал Крепостью с большой буквы, как Рим называют Городом с большой буквы.

Эта крепость была всем крепостям крепость. Она одна стоила всех остальных.

В течение столетия с лишком ею правили члены одного и того же рода.

Старейшиной этого избранного клана был г-н де Шатонёф. Ему наследовал его сын Ла Врийер; того сменил его сын Сен-Флорантен, приходившийся, следовательно, внуком г-ну де Шатонёфу. Династия угасла в 1777 году.

Никто не может сказать, сколько королевских указов о заключении в крепость без суда и следствия было подписано за время этих трех царствований, которые по большей части пришлись на век Людовика XV. Один лишь Сен-Флорантен проставил имена более чем в пятидесяти тысячах.

Указы эти приносили большой доход.

Их продавали отцам, желавшим избавиться от сыновей.

Их продавали женщинам, желавшим избавиться от мужей.

Чем красивее были женщины, тем дешевле стоили указы.

Красавицы сговаривались с министром полюбовно; обе стороны проявляли добрую волю.

С конца царствования Людовика XIV все государственные тюрьмы, и в первую очередь Бастилия, находились в руках иезуитов.

Напомним главных пленников Крепости: Железная маска, Лозен, Латюд.

Иезуиты были исповедниками; для большей надежности именно они исповедовали узников.