Джеймс Купер - В Венеции

Вначале все гондолы скользили по воде с легкостью ласточек, слегка касающихся воды. Через некоторое время сплошная масса выехавших лодок начала мало-по-малу редеть, и они образовали посередине канала длинную колеблющуюся линию. По мере приближения к цели расстояние между гондолами все увеличивалось, и, наконец, три гондолы друг за другом примчались под корму «Буцентавра». Приз был взят, победители награждены, артиллерия дала сигнал, музыка ответила залпами пушек.

Герольд возвестил начало нового состязания. Для первой, можно сказать национальной, гонки выбраны были, следуя старинному обычаю, гондольеры из коренных венецианцев. Награда была назначена государством, и все это состязание носило в известной степени политический и официальный характер. Во второй гонке могли, как было объявлено, принять участие все желающие, независимо от их происхождения и занятий. Сам дож должен был вручить золотое весло на такой же цепи победителю в этом состязании; точно такое же украшение из серебра должно было быть второй премией, а третья премия состояла из маленькой лодочки, сделанной из менее драгоценного металла. Так как цель этой гонки была — показать особенный талант гребцов Королевы Островов, то в каждой гондоле должен был находиться только один гондольер. Никто из принимавших участие в первой гонке не был допущен ко второй, и все, кто хотел в ней участвовать, должны были собраться под кормой «Буцентавра», где должны были быть удостоверены их личности.

Перерыв между обеими гонками был непродолжителен.

Первый из гондольеров, выступивший из толпы соперников, был хорошо известен всей Венеции своей ловкостью и пением.

— Как тебя зовут, и кому ты вручаешь свою судьбу? — спросил его герольд.

— Меня зовут Бартоломео; я живу между Пьяцеттой и Лидо, и, как верный венецианец, я возлагаю упования мои на святого Феодора.

— Займи место и жди своей судьбы.

Ловкий гондольер коснулся веслом поверхности воды, и легкая гондола, словно лебедь, вынеслась на середину пространства, оставленного свободным посреди Большого канала.

— Кто ты такой? — спросил герольд следующего.

— Энрико, гондольер из Фузины; я вверяюсь покровительству Антония Падуанского.

— Мы одобряем твою смелость. Займи место в ряду состязающихся.

— А ты кто? — спросил герольд третьего.

— Меня зовут Джино из Калабрии, гондольер на частной службе.

— У кого ты в услужении?

— У знаменитого и высокочтимого дона Камилло Монфорте, владетельного герцога святой Агаты в Неаполе и по праву — сенатора Венеции.

— По твоей претензии на знание законов ты как-будто из Падуи. Вверяешь ли ты свою судьбу патронессе твоего хозяина?

Когда Джино обдумывал ответ, ему казалось, что среди сенаторов произошло какое-то волнение, и недовольство выразилось на многих лицах. Джино поворачивался во все стороны вокруг и искал глазами помощи того, чьей знатностью он только что хвалился.

— Что же ты не хочешь назвать, кому ты вручаешь твою судьбу?

— Покровительнице моего господина, а также святому Януарию и святому Марку, — прошептал растерявшийся Джино.

— У тебя хорошая защита: если тебе двух последних будет мало, ты всегда можешь рассчитывать на первую.

— Синьор Монфорте — имя знаменитое, и он будет всегда желанным гостем на празднествах в Венеции, — заметил дож, склоняясь в сторону герцога святой Агаты, который находился недалеко от «Буцентавра» в красивой гондоле и с интересом наблюдал эту сцену.

Камилло ответил глубоким поклоном. Церемония продолжалась.

— Займи твое место, Джино, — сказал герольд. — Желаю тебе успеха.

Потом, обернувшись к следующему, он вскричал с удивлением.

— Ты как здесь?

— Я хочу тоже попробовать быстроту моей гондолы.

— Ты слишком стар для такого состязания. Побереги свои силы для ежедневных работ. Не надо поддаваться безнадежному честолюбию.

Новый кандидат пригнал под галлерею «Буцентавра» рыбацкую лодку довольно красивой формы, но со следами ежедневной работы. Он спокойно выслушал насмешку и хотел уже повернуть гондолу назад, когда дож сделал ему знак остаться.

— Расспросите его, как и других, — сказал дож.

— Как твое имя? — спросил пренебрежительно герольд.

— Меня зовут Антонио; рыбак из лагун.

— Ты уже очень не молод.

— Синьор, мне это известно лучше всех. Прошло уже шестьдесят лет с тех пор, как я первый раз забросил сети в море.

— Ты одет слишком бедно, чтобы участвовать в гонках Венеции.

— На мне все, что я имею лучшего.

— Ты даже босой, грудь у тебя открыта; по всему видно, что ты устал. Ступай, напрасно только ты прерываешь развлечение благородных господ…

Антонио опять хотел было скрыться от толпы, но спокойный голос дожа вновь пришел ему на помощь.

— Состязание доступно всем, — сказал дож, — но я все-таки советую старцу подумать. Пусть ему дадут денег; нужда толкает его, вероятно, на эту бесполезную борьбу.

— Слышишь, тебе дают милостыню, уступи место более крепким и одетым более прилично, чем ты.

— Повиноваться должен каждый, рожденный в бедности; но ведь говорили, что доступ сюда открыт для всех. Я извиняюсь перед господами, я не хотел их оскорбить.

— Справедливость должна быть повсюду, — заметил дож. — Если он хочет, он может остаться.

— Слышишь? Его высочество изволил разрешить тебе остаться, но все-таки тебе лучше бы удалиться.

— Если так, то я посмотрю, насколько я еще силен, — ответил Антонио, смотря с грустью на свое изношенное платье, хотя его лицо выражало затаенную гордость.

— Кому ты себя вверяешь?

— Святому Антонио.

— Займи место! А! Вот кто-то не хочет быть узнанным! Интересно, кто это явился, закрыв свое лицо маской?

— Маской просто и назови меня.

— Судя по красивым рукам и ногам, видно, что ты сделал оплошность, спрятав лицо. Угодно ли будет вашему высочеству допустить маску к состязанию?

— Без всякого сомнения. В Венеции маска священна. Наши прекрасные законы разрешают каждому, желающему спрятаться от любопытства посторонних, появляться беспрепятственно везде в маске. Таковы преимущества граждан великодушного государства.

Со всех сторон раздалось одобрение, и из уст в уста начали передавать весть, что под маской скрывается, должно быть, дворянин, желающий попытать счастья в гонках ради каприза какой-нибудь красавицы.

— Такова справедливость! — вскричал герольд громким голосом. — Счастлив тот, кто родился в Венеции! Кому ты вверяешь свою судьбу?

— Собственной руке.

— Но это неблагочестиво. Такой самонадеянный человек не может принимать участия в состязании.

Это восклицание герольда произвело сильное волнение в толпе.

— Для республики все ее дети равны, — сказал дож, — но все же непристойно отказываться от покровительства святых.