Валерий Елманов - Царское проклятие

К тому времени, отстояв заутреню в маленькой церквушке, бояре уже давно собрались в Думной палате. Хотя какая там Думная — чай, не Кремль. Просто из просторной трапезной вынесли столы, лавки отодвинули к стенам да заменили царское кресло на некое подобие трона.

Вошел Иоанн туда широким шагом, но без всякой величавости, как и советовал Палецкий. На бояр почти не глядел — мазнул вскользь глазами и вновь устремил хмурый взор вперед, к неотвратимо приближающемуся стольцу, на котором ему предстояло воссесть. Однако то, что он уловил краем уха, выдернув из глухого шепотка, его немало порадовало. Он-то не смотрел на них больше от страха, собираясь с силами, а они решили — гневается.

На свое место усаживался степенно, можно сказать — тяжело. Не было привычки, да и неуверенность сделать что-то не так тоже сковывала изрядно. Но тут уж кто кого. Либо он своему страху горло подставит, оставшись Подменышем, пусть и в нарядных царских одежах, либо — одолеет, окончательно став царем.

Начал разговор так, как учил еще Федор Иванович — с обличений. Поначалу общих, никого не задевающих, но заставивших поежиться чуть ли не каждого из присутствующих, затем перешел к конкретным. Лишь раз он осекся, дрогнув голосом. Случилось это, когда какой-то дородный боярин, сидевший через два человека от Палецкого, что-то шепнул своему соседу, не сводя пристального взгляда с Иоанна.

«Не иначе как решил поделиться с ним мыслью, что не похож ныне государь на самого себя, а то и вовсе…» — мелькнуло испуганное. И тут же вспыхнуло острое желание вскочить и бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше. Но воли он чувствам не дал, мысленно со всей злостью сдавив их в кулаке, и вновь с благодарностью вспомнил Карпова. Это ведь он учил:

— Однова случается, что такое нахлынет, кое и вовсе лишнее, а то и вредное. Управиться же с таким тяжко, но надобно, да еще так, чтоб никто и не заметил. Ты представь будто то, что тебя обуяло — страх ли, оторопь, али иное, — живое. Ну, словно человечек. Токмо человечек сей, хоть и злобен, но мал и тщедушен. Так ты его в мыслях за глотку ухвати, али вовсе поперек тулова, и дави, дави стервеца, покудова он не издохнет.

Иоанн управился, задавил.

«Никаких вовсе», — произнес он чуть ли не вслух и, согласно наставлениям учителя, тут же перешел в атаку:

— Али я скушно сказываю, князь Юрий Иванович? — обратился он к не в меру разговорчивому боярину, вовремя вспомнив, что перед ним Темкин. — Так ты погодь малость — далее веселее пойдет. Али тебе нет охоты выслушать, кто черных людишек на бунт подстрекал и чьи холопы лжу несусветную всем москвичам сказывали о волшбе да чародействе? — И он обвел всех неторопливым взглядом, отчаянно пытаясь за отпущенные ему крохотные мгновения понять — кто из бояр проявит свою вину каким-либо жестом или еще чем.

Иные и впрямь не выдерживали пристального взора царя, отворачивая глаза и устремляя их либо в пол, либо на бревна противоположной стенки.

— А догадаться нам не в труд было. Донесли уже мне людишки — чьи терема московский люд стороной обошел. И дивно мне — когда народец ко двору моей бабки [139] Имеется в виду мать Елены Глинской Анна. ринулся, допрежь него и терем боярина Григория Юрьевича Захарьина стоял, и боярина Федорова, и твой, Юрий Иванович, — резко ткнул он пальцем в Темкина.

От неожиданности князь даже подскочил на лавке.

— Дозволь слово молвить, государь! — взмолился он тут же. — Мы ведь у самого народишка вопрошали, и то, что им сказано было, то и тебе поведали. Сами же ни единой буквицы из услыханного…

— Ты слова у меня просил, да я тебе его покамест не давал, — бесцеремонно оборвал его царь. — Слово молвить я тебе потом дозволю, ибо не все еще мною обсказано. Так вот, дабы долгие речи не вести, поведаю, что ни у кого из вас ни на терем, ни на добро, ни на холопьев дворовых люд московский отчего-то не покусился, меж тем как стояли они все целым-целехоньки, окромя трех — князя Дмитрия Федоровича Палецкого, да еще князя Дмитрия Иваныча Бельского и Василия Михалыча Скопина-Шуйского. — И все тут же с некоторой завистью покосились на упомянутых, которые, как получалось, разом избавлялись от подозрений со стороны царя.

— Ну, с ними понятно. На что в руинах ковыряться, коли пожирнее добыча имеется, — все так же неторопливо продолжал Иоанн. — А вот с вами… Вот я и мыслю — почто они мимо цельных пробежали? То мне первое дивом показалось. Но есть еще и второе. Я про саму лжу реку, — пояснил и злобно, как показалось сидящим, на самом же деле радостно улыбнулся царь.

Радостно, потому что чувствовал, что все — робкий и неуверенный в себе холоп Подменыш где-то там глубоко внутри, и теперь только от самого Иоанна зависит, позволить ему или нет вынырнуть на свет божий.

— Ну не верю я, что народишко сам до такого додумался. Мне мамки в детстве много баек сказывали, но не упомню, чтоб хоть в одной злая ведьма град христианский водой кропила, коя на мертвых сердцах настояна. Куда проще взять его и попросту запалить. И удалось по моему повелению споймать кое-кого из тех, кто эту лжу людишкам сканазывал. Жаль, что не всех, да мне и немногих хватило.

Иоанн еще раз улыбнулся, делая многозначительную паузу и вновь пристально окидывая взглядом сидящих. Теперь и не особо внимательный человек заметил бы, как заерзала на своих бархатных и парчовых полавочниках чуть ли не добрая половина бояр.

— И сызнова не пойму, — произнес он вкрадчиво. — То ли мои каты и впрямь худо свое дело знают, то ли хлипки все пойманные оказались, то ли по чьей-то указке их так скоро до смерти запытали, — протянул он задумчиво, и тут же не услышал — почувствовал еле слышный вздох облегчения.

— Напрасно ты, Григорий Юрьич, возликовал, — повернул он голову еще к одному толстяку, мгновенно побагровевшему от испуга. — Неужто мыслишь, что коль ты стрыем [140] Стрый — дядя по отцу (ст.-слав.) Анастасии Романовне доводишься, то с тебя теперь и взятки гладки? Не дело государю родичей своих миловать, коли вина на них явная. Чрез то и иные возроптать могут. Вон, Федор Иваныч, к примеру, — указал он на соседа Захарьина. — Род Скопиных-Шуйских один из самых именитых на Руси. Скажет он мне, почто же меня, такого же Рюриковича, на плаху, коль вина у нас с Григорием Юрьичем одинакова, а ведь тот и не из князей вовсе, да и возвысился лишь потому что я в женки Анастасию Романовну из его рода взял? И что я ему поведаю?

И, не давая никому опомниться, Иоанн перешел на остальных, осыпая их насмешками и мекая, что ему все доподлинно известно. Однако под конец своей речи, когда напряжение в импровизированной Думной палате дошло до предела, а не просто толстого, но огромного князя Михайла Васильевича по прозвищу Хворостина, сомлевшего от духоты, вытащили на свежий воздух, когда все ожидали, что вот-вот и кликнет царь своих слуг для расправы, он, как ни удивительно, смягчился. Благодушно махнув рукой, Иоанн произнес: