Георгий Старков - Квартира 302

В то мгновение, когда хриплый, дребезжащий крик, разносящийся по станции, внезапно умолк, тварь отвернулась от Генри и деловито засеменила вниз по лестнице. Он приподнялся на локтях и увидел, что собака исчезает в неверной полутьме, оставляя его валяться наверху.

В голове только начали проступать удивление и радость, как перед глазами полыхнула молния, обрывая все мысли: Синтия…

Генри прополз на локтях пару футов, потом догадался встать на ноги. Синтия больше не кричала. Страшная тишина, отравленная тишина впилась в сердце ледяной иглой.

И ещё Генри кого-то увидел. На сей раз – отчётливо, но лишь на долю секунды. Человек удалялся по ту сторону турникетов – он был на дальнем конце коридора, и за ним тянулась гирлянда багровых следов. Жирные красные отпечатки брали начало из крохотной каморки, которая располагалась рядом с паутиной турникетов. Дверь была плотно закрыта, словно никто в неё не заходил. Открывая её, Генри уже понимал, что он опоздал, опоздал безнадёжно, и прощения ему нет.

Позже он не раз возвращался в мыслях к этому моменту и к тому, что он увидел внутри… и неизменно приходил к выводу, что именно тогда он стал другим человеком.

Лампа, которая висела над головой, заливала лицо противным белым светом, от которого зудела кожа. Зуд был хуже всего, хуже даже боли, которая ушла вместе со страшным человеком. Лицо вспухло и растрескалось, как кожура сваренной картофелины, а зуд прятался под кожей, как злобный зверь. Зверь рвал и метал, и она ничего не могла с ним поделать.

Лампа хладнокровно изучала её глазом патрона, а она в свою очередь пристально смотрела на лампу.

Расчесать лицо. Такое нехитрое действие, такое невозможное и манящее. Если бы только пальцы могли дотянуться до лица… пусть будет, что будет. Брызнет кровь, кожа сползёт жухлой плёнкой, зато утихомирится это нечеловеческое жжение.

Свет размножился, проник в днище глаз, и она потеряла способность видеть и ощущать. Пришла в себя, когда свет померк… может, это тонет её разум – или же кто-то загородил лампу? Нечёткая, теряющая очертания фигура не давала ответа. Человек склонился над ней, и её охватил ужас. Он вернулся. Её мучитель вернулся, чтобы снова приняться за неё… Человек, которого она поначалу нашла таким милым и обаятельным…

Да. Глаза раскрылись чуть шире. Да, она вспомнила его. Его и всю эту размытую станцию. Она ведь была здесь раньше – детство, оно уже накрылось вуалью тумана… Она видела его. Своего убийцу.

Но человек, который склонился над ней, был не им. Когда зуд умерил пыл и в глазах прояснилось, она различила помятую светло-голубую рубашку. Генри, так звали парня с будоражащей щетиной. Она это не забыла.

– С тобой всё в порядке?

Какие проблемы, сладкий ты мой. Какие проблемы.

Какая-то озорная частичка мозга выдала искру смеха, но искра тут же угасла во тьме. Она подняла руку. Не знала, каких усилий ей это стоило, но оторвала каменеющую кисть от пола и вцепилась в рубашку, как утопающий хватается за соломинку. Несколько секунд спустя горячую и мокрую ладонь бережно сжала его дрожащая рука.

– Это… всего лишь… сон… правда?

Он молчал. Хватка чуть ослабла. Свет злорадно выглянул из-за его широких плеч и снова полез ей в глаза.

Её рука дрогнула, поднялась, коснулась заветной щетины. Генри. Такой близкий, что она могла чувствовать его дыхание, слышать биение его сердца…

– Скажи мне… я просто слишком много выпила вчера…

Провела рукой по его щеке. Генри молчал, и свет стремительно поглощал его. Но она знала, что он здесь, рядом, и это приносило успокоение.

– … вот только… – она старалась вымученно улыбнуться, но губы с выступившей на них пеной остались недвижными. – Не знаю, смогу ли… теперь ту особую услугу…

Она до хруста сжала его пальцы, ощутив, как уходит от неё комната, уходит противный белый свет, уходит зуд, уходит Генри… уходит она сама, и всё становится тёмным и холодным, и над нею снуют невидимые, но грозные тени.

– Чёрт возьми… кажется, я умираю… Генри!

Последнее слово она выкрикнула в мольбе, брызнув на его лицо каплями крови. Ни он, ни она не заметили эту кровь. Она продолжала погружаться в лиловое болото, тело становилось тяжёлым и одновременно лёгким, как пёрышко. И тени стали ближе.

– Всё хорошо, – успокаивающий голос донёсся из безмерного далёка. – Это всего лишь сон.

Она облегчённо вздохнула. Это я тебе пыталась втолковать с самого начала, дурачок, хотела сказать она… но её грудь опала вниз и больше не поднималась.

Он солгал. Он солгал, и эта ложь стала для неё последней. По её телу прокатилась предсмертная судорога. Синтия умерла.

Генри не знал, долго ли он сидел на корточках с остывающим телом на руках. Потом, когда уже стало понятно, что она ушла, он поднял глаза и посмотрел на комнату, залитую кровью. Кровь была на полу, на потолке, на белых стенах, привнося яркие оттенки в бесцветный мир метро. Компьютеры и приборы на столе, стальная головка микрофона были запачканы в багровом. Кровь легла на Генри – на руки, лицо, рубашку. Он не пытался оттереться. Когда апатия прошла, он заставил себя снова взглянуть на Синтию, чтобы закрыть ей глаза – оказать последнюю услугу, которую он может для неё сделать, раз не смог сделать больше. Особую услугу…

Глаза девушки внимательно смотрели на лампу. Когда его ладонь опускала веки Синтии, Генри увидел ещё кое-что… возможно, то, что видеть не следовало.

Число. Убийца вырезал на ней число. Его было совершенно не видно среди нагромождения порезов и ран. Но проступившая кровь сделала надпись ярче, и Генри заметил цифры на её правой груди, недавно такой желанной.

16121.

У него сейчас не было ни сил, ни желания осмысливать это. Осторожно, словно боясь, что она ушибётся, он положил Синтию на пол и поднялся, не замечая, что весь в крови. Внутри полыхала пустота. Наверное, нужно было заплакать, но он не стал. Таунсенд никогда не плакал. Теперь он понял, что это не дар, а проклятие.

Ещё одно он понял: кто бы это ни сделал… кем бы ни был тот, кто трусливо спрятался в конце этого длинного коридора, он заплатит за Синтию. Если не сейчас, то потом. Заплатит как следует, и он за этим проследит.

Генри вряд ли мог объяснить, что произошло после смерти Синтии. Последнее, что он помнил чётко – как он стоял над её телом, и в груди горела только что зачатая ненависть. Он собирался выйти из комнаты и начать преследование. Ему было наплевать, что погоня могла затянуться надолго… или, наоборот, кончиться слишком быстро.

Но что-то произошло. Он без конца проваливался в густой туман, руки-ноги барахтались в пустоте. Ещё он слышал чьи-то голоса, прерывающиеся треском помех. Жуткое ощущение.