Георгий Старков - Ночь

Когда ты открываешь глаза и видишь свет, то понимаешь, что ещё жива. Если, открыв глаза, находишь только темноту, тебе кажется, что ты мертва.

Именно это я и увидела, разомкнув веки — полную темноту. Несколько секунд я лежала просто так. Потом осторожно моргнула, чтобы развеять странную причуду. Но темнота никуда не ушла, и она была чернее всего, что я видела в жизни.

Я приподнялась на локтях и услышала, как скрипнули кроватные пружины. Знакомый с детства звук. Значит, я дома, на своей постели. Это меня успокоило. Всё в порядке, беспокоиться не о чём. Стоит только щелкнуть выключателем торшера, и мгла рассеется.

Я протянула руку и нащупала проводок торшера, нашла на нём круглую кнопку. Зажмурилась, чтобы защитить глаза, и надавила на кнопку пальцем. Ничего не произошло. Я нажала ещё раз. Лампа не зажглась.

Я присела на кровати и опустила ступни на пол. Холод линолеума заставил меня поёжиться. Если бывают на свете отвратительные, но вместе с тем вполне обыденные вещи, то встать голыми пятками на прохладный пол — одна из таких.

На мне была лёгкая ночная рубашка; стало быть, я легла спать как обычно. Я мимоходом прокрутила в голове последние воспоминания: вечернюю мойку посуды, решение кроссворда в газете и юмористические телепередачи. Да, именно так. Я помнила, как пожелала родителям спокойной ночи и пошла в свою комнату. И, засыпая, засунула руки под подушку. Я делала это всегда.

Значит, ночь.

Я не поверила. На дворе стояло лето. Оно уже завершало отпущенный ему срок, но пока ночи были светлыми, окрашенными в голубой цвет лагуны. А эта темнота — она напоминала глубокий омут. Даже сейчас, когда я находилась в своей спальне, в окружении привычных вещей, мне казалось, что я одна в каком-то заброшенном местечке, зловонном и сыром. А как иначе, если ты ничего не видишь — совсем ничего?

Вслепую я побрела вперёд, выставив ладони перед собой, и дошла до двери спальни. Слева на стене был выключатель. Я без раздумий хлопнула по ней ладонью. Свет не зажёгся. Я почувствовала неприятное покалывание в пятках.

Комната родителей располагалась прямо напротив моей. В детстве это меня раздражало, но теперь я была этому рада. Два шага поперёк коридора, и я уже нервно сжимала золочёную дверную ручку. Но, прежде чем войти в спальню, я закусила губу от одной крайне неприятной мысли.

А что, если вокруг не темнота вовсе? Я же ничего не вижу. Вдруг что-то случилось с моими глазами?

— Мама? — позвала я. — Папа? Вы здесь?

Темнота… тишина. Я повторила вопрос, громче и с нотками истерики. Ответа не было, и это подразумевало только одно: родителей в спальне нет. Не желая в это поверить, я зашла в комнату и собственноручно пощупала двуспальную кровать. Обе постели были разложены, простыни помяты, подушки прижаты к изголовью. Ни мамы, ни папы на кровати я не нашла. Ткань была холодной.

Круто развернувшись, я хотела выскочить в коридор, но, не рассчитав направления, стукнулась лбом о косяк и завыла от боли. Крови, слава Богу, не было, но я всё равно пару раз всхлипнула. Прикрывая быстро набухающую шишку ладонью, я вырвалась в коридор и пошла в сторону гостиной. Сердце колотилось в груди бешеными рывками, доходя в своих толчках до горла. Велико было желание лететь пулей, но я себе не позволила. И не только из-за нежелания заработать очередную шишку. Я хотела успокоиться, не дать себя напугать. Возможно, это какой-то сон или игра разума. Или розыгрыш. Да мало ли что.

— Мама? — снова позвала я в гостиной. — Папа!

Их не было.

Я вспомнила, что в кухонном шкафу под раковиной у нас валялся электрический фонарь. Он мог бы сейчас мне пригодиться. Передвигаясь мышиными шагами, я взяла курс на кухню, сдерживая дыхание. Но с каждым шагом удары сердца набирали силу. Назревала паника.

В кухне мне пришлось порядком понатыкаться на столы и шкафы, прежде чем я нашла раковину. Первым делом повернула кран, чтобы убедиться: вода течёт. Струя была какой-то немощной и вялой, но я приободрилась. Света нет, пусть хоть водопровод работает.

Открыв шкаф, я стала рыться в наполняющем его барахле. Бесчисленные плоскогубцы, валики, тёрки. Среди них затерялся большой чёрный фонарь — не тот, что выдаёт слабую жёлтую ниточку света, а настоящая мини-станция, прорезывающая темноту молочным белым конусом. Отец жаловался, что фонарь слишком быстро съедает заряд батарей. С надеждой, что батареи уже вставлены в металлический корпус, я щелкнула переключателем. Фонарь вспыхнул, как факел, нарисовав на потолке белый круг с концентрическими кругами полутеней. Значит, по крайней мере, я не ослепла. Я улыбнулась своей победе.

Но улыбка недолго держалась на моих устах. Я обвела лучом всю кухню, каждый уголок тесной комнаты. Всё осталось таким, как было раньше — ряды тарелок на подставках, над ними сковорода на гвозде. Холодильник, стол, плита — все было на месте, даже мусорное ведро с апельсиновыми корками на верхушке. Я вспомнила, как мама перед сном раздавала нам с отцом апельсиновые дольки. Было вкусно — я люблю фрукты…

Я вышла из кухни, держа фонарь перед собой, как пистолет. Яркий свет делал вещи чёрно-белыми, убивая краски. Я осмотрела гостиную и увидела, что пульт от телевизора лежит на диване. Это я оставила его там, когда пошла спать.

— Мама? — ещё раз окликнула я, потирая ушибленный лоб.

Не получив ответа, я перешла к спальням. Сначала заглянула к родителям, чтобы окончательно убедиться, что их нет. Шлёпанцы матери лежали под кроватью, зелёные и ворсистые. Её очки были на тумбочке у кровати. Электрический луч собирался на стёклах зелёным бликом. Но тапочек отца я не заприметила.

Я зашла в свою комнату. Первое, что бросилось в глаза — постеры. Целая плеяда постеров на стенах. Это увлечение обычно проходит с выходом из подростковой поры, но ко мне это не относилось. Даже в двадцать лет я продолжала лепить фотографии известных людей (а иногда и не очень известных) на обои, вызывая этим нарекания родителей. В белом освещении лица на плакатах выглядели довольно жутко, поэтому я поспешила направить луч подальше от них, на чёрное окно. Как оказалось, зря. Из глубин бездонного стекла на меня тоже направили водопад света, и я увидела там девушку, которая делала то же, что и я. У неё было размытое белое лицо. Одежда — ночная сорочка с синими лепестками цветков. Мне показалось, что девушка дрожит от страха вместе с покачиваниями резких теней на стенах.

Мне стало страшно. Я проснулась посреди ночи, вокруг темнота, электричества нет, и мама с папой куда-то делись. Было из-за чего приходить в дрожь.

Я сделала очередную оплошность — выключила фонарь, не желая смотреть на своего двойника и неживые лица на постерах. Темнота вернулась — после света ещё более густая и угнетающая. И тут я заметила нечто, из-за чего у меня ёкнуло сердце.