Георгий Старков - Ночь

За окном было темно. Ни одного огонька. Ни в домах, ни на уличных фонарях. Никаких машин на улицах. Словно дом стоит не в городе, а посреди леса. Район, конечно, у нас был не самый престижный, но всё-таки в любое время суток улица бывала освещена. Порой панорама огней раздражала меня; тогда я засыпала, отгородившись от света толстыми бархатными шторами.

«Что же это такое?» — ошеломлённо подумала я, подбираясь к окну. Надеялась увидеть там, снаружи, хотя бы малую искорку, но надежды так и остались надеждами.

На улицах лежала мгла. Наш дом словно парил в просторах далёкого космоса. Я взглянула на небо и не нашла ни одной звезды. Дома, фонари, машины, луна, звёзды — все словно сговорились и устроили надо мной (или над всем городом) не очень смешной розыгрыш.

«Облака, — зацепилась я за единственное разумное объяснение. — Звёзд нет, потому что облачно».

Но в памяти сразу воскресло воспоминание — как я в последний раз посмотрела в окно, прежде чем лечь спать. Небо имело сливовый цвет наверху и ярко-алый — у горизонта, где садилось солнце. До самого края небосвода не было ни облачка. Я ещё порадовалась, что завтрашний день будет, судя по всему, из числа последних по-настоящему летних дней, и я смогу пройтись по городу, напоследок вдыхая аромат лучшего времени года.

Я крепко зажмурилась и провела языком по нёбу. Из-за того, что во рту пересохло, прикосновение языка было шершавым и неприятным. Палец почти непроизвольно нажал на переключатель фонаря. Открыв глаза, я вновь увидела чёрное стекло в жёлтом сиянии, словно закрашенное краской, и колеблющийся образ напуганной девушки за его гранью. Можно было протянуть руку и убедиться, что стекло настоящее, а не плод воображения.

Мне стало неуютно, что я в одной ночной рубашке. Я отвернулась от окна и выхватила лучом стопку одежды на круглом стуле. Положив фонарь на кровать, я начала одеваться — наспех, как во время бомбёжки. Всеми жилами я рвалась наружу из пустой квартиры. Была безумная вера, что окно всё же обманывает меня, и, когда я переступлю порог дома, то увижу красноватые яблоки фонарных ламп и змею автомобильного потока, издающую мерный гул. Мои зубы застучали, когда я натягивала на себя джинсы и серую домашнюю блузку. В свете фонаря серый цвет становился чёрным.

Схватив фонарь, я выпорхнула из спальни и прошла в прихожую. Плащ мамы был на вешалке, но пальто отца отсутствовало. Рядом примостились мои бордовые туфли на низких каблуках и кроссовки. Я без раздумий выбрала туфли — просто привыкла в них ходить летом.

Этажей в нашем доме было шесть; считалось, что чем выше ты живёшь, тем престижнее жилище. Полагаю, уже тот факт, что наша квартира располагается на втором этаже, красноречиво говорит о финансовом состоянии нашей семьи.

На лестничную площадку вёл длинный и узкий коридор с рядами дверей по обе стороны. Даже днём мне не доставляло удовольствий путешествие по недрам этой «горловины» — что уж говорить о теперешней прогулке, когда тьма была непроглядной. Я нервно озиралась. Когда справа блеснула дверь с числом 204, мне захотелось постучаться. Мистер Ланте из 204-й был единственным нашим соседом, которого я знала более-менее тесно. Свело нас общее увлечение — книги. Старик был библиофилом старой закалки. В моём лице он нашёл верного последователя. Я провела много замечательных часов в его читальной комнате, которая могла дать фору любой библиотеке редких изданий. В общем, у меня мелькнула мысль попробовать достучаться до мистера Ланте, но я пошла дальше. Возможно, я подсознательно знала, что он там больше не живёт и я потрачу время впустую. Или была слишком напугана: желание вырваться из плена обступающих стен затмило остальные порывы.

Я побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Всего один пролёт. Много времени это не заняло. Внизу, у выхода, я заметила ещё кое-что: дверцы почтовых ящиков были распахнуты настежь. В самих ящиках ничего не было, но они все были открыты. Задержав на них взгляд, я вышла.

Фонарь был действительно мощным, но до сих пор его возможности ограничивались преградами стен. Когда я вышла на крыльцо, белый конус развернулся в полную силу, разом увеличив свою протяжённость раз в пять-шесть. Но дальше даже он меркнул, помаленьку рассеиваясь в неприступной мгле. Я затравленно огляделась. Единственная мысль была: «Окно не врало».

За пределами дома была ночь. Не летняя и не осенняя — просто ночь. Другого слова не подобрать.

Одно хорошее обстоятельство всё-таки было в том, что я узрела, покинув дом: мгла была не абсолютной. Хотя в окне мир казался сплошным чёрным монолитом, на улице я могла различить смутные очертания близко расположенных предметов. Перила ступенек, например, или низенькие смешные деревья, которые росли под окнами первого этажа.

Я направила свет под ноги и осторожно спустилась по лестнице. Когда каблуки застучали по асфальту, я начала водить фонарём попеременно влево и вправо, находя знакомые предметы: палисадник, выкрашенный в бело-зелёный цвет (красили всем домом прошлой весной, мне тоже достался небольшой участок), клумбы, беседку. Было ветрено; через минуту я начала нещадно продрогать в тонкой блузке.

Наконец, я остановила луч на стене дома, где была надпись-граффити: «1977». На днях её наверняка закрасили бы поверх цветом фона, но вот уже неделю надпись радовала глаз, когда я возвращалась домой. Мне она нравилась. Я раздумывала о том, что могло означать это число минувших лет: год рождения, или же год свадьбы, или ещё какое-то знаменательное событие для писавшего? Но теперь от вида граффити мне стало страшно. Это было действительно жутко — видеть привычные, ставшие частью рутинной жизни вещи, когда вокруг всё летит в тартарары. Я поняла, что я одна. В этом доме. На этой улице. А может, даже в городе… в мире. На макушке зашевелились корни волос.

— Кто-нибудь! — закричала я. Голос вышел тихим и несмелым. Безмолвие отозвалось эхом, которое быстро угасло.

— Люди, отзовитесь!

Скоро я уже истошно вопила, срывая голос, и никто не откликался. Тогда я побежала. Обогнула дом и выбежала на улицу, мощёную разноцветными камнями. Луч фонаря скакал перед глазами — прыг-скок, прыг-скок. Я бежала без цели, подхлёстываясь собственной паникой, и кричала, кричала…

— Кто здесь? Мама! Папа!

Топот ног совпадал с ритмом сердца. Небо было пустотой, дома — эфемерными силуэтами, водопроводные трубы над улицей — расплывчатыми готическими арками. Я пробежала два квартала и не встретила никого. Не услышала ничего, кроме собственного визга. Эхо звучало громче в тесном пространстве улицы, отражаясь от домов. В какой-то момент я осознала, что рыдаю между выкриками, но на бегу слёзы быстро высыхали.