Джеймс Джексон - Кровавые скалы

Его поджидали двое турок-новобранцев с аркебузами наперевес — им приказали оставаться на позиции, чтобы предотвратить бегство врага и удостовериться в его полном уничтожении. Люка представлял собой ничтожную угрозу. Один из солдат подмигнул ему. Этот жест должен был успокоить мальчика, прежде чем его убьют. Впрочем, Люка не собирался умирать. Позади турок мальчика манили огни форта Сент-Анджело.

К несчастью, солдаты преградили ему путь, однако еще большим несчастьем было то, что они не умели плавать. Люка бросился на турок, вытолкнув их с поста, и они полетели вниз спутанным клубком молотящих по воздуху рук и ног и сдавленных криков. Неожиданность и внезапность оказались преимуществом. Подняв фонтан брызг, все трое рухнули в воду. Люка забился изо всех сил, освобождаясь от турок. Вдруг чья-то рука схватила мальчика за ногу, утаскивая вниз. Люка дернулся, но хватка только усилилась. Из воды показалось одно лицо, затем второе — люди не хотели тонуть и жадно хватали ртом воздух. В их глазах застыли ненависть и животный страх. Чьи-то пальцы тянулись к его шее, а вес двух тел утаскивал вниз. Мальчик укусил чужую руку, ощутил вкус крови, почувствовал, как кто-то содрогнулся от боли. Хватка разжалась. Люка вновь забил ногами, зацепился и ударил каблуком по незащищенному горлу. Он выскользнул, а противник, барахтаясь, стал захлебываться.

Шум стих, заглушенный стуком сердца и хлынувшей в уши водой. Время от времени мушкетные пули протыкали морскую гладь, и тогда мальчик нырял и плыл в глубине, пока в легких хватало воздуха. Но стрелки целились редко и нехотя и огонь вели беспорядочный. Они жаждали принять участие в более важном убийстве. В итоге, с трудом двигая руками и ногами, промокнув насквозь, Люка перевернулся на спину, чтобы на плаву взглянуть на Сент-Эльмо. Форт больше не существовал. Со всех сторон поднимался дым, с обрушенных укреплений свисали османские стяги. Люка оказался всего лишь гостем. Что ж, по крайней мере он изведал суть грядущих разрушений, спасся из огня, чтобы устремиться в полымя. Бросив прощальный взгляд на форт, мальчик принялся устало грести дальше к берегу Биргу, сжимая в руке талисман и памятный дар — серебряный крестик.

— Пошлите весть Драгуту. Сент-Эльмо взят.

В сопровождении свиты командиров Мустафа-паша величественной походкой пересек засыпанный отбросами ров и направился к тому месту, где когда-то стоял форт. Так вот за что он заплатил жизнью восьми тысяч турецких воинов. Повсюду среди обгорелых развалин землю устилали тела и части тел. Брошенное за негодностью оружие соседствовало с запекшейся кровью и кусками изрубленной плоти. Вкус сражения и горькой победы остался прежним. Мустафа-паша остановился, чтобы обозреть поле битвы. Похоже, ряд разбитых в щепы стульев был сокрушен на месте, а сидевшие воины — разорваны на куски. Здесь проходила граница, отделявшая заваленный трупами внутренний двор крепости.

— Пиали не на что жаловаться. Он получил якорную стоянку для своих галер, мне же достались одни руины.

— Немалая цена за укрытие от морского бриза, Мустафа-паша.

— Роль нашей армии всегда состояла в защите робких и изнеженных мореходов.

Командиры сдавленно рассмеялись этой издевке.

— Вы опознали тела старших рыцарей?

— Да, Мустафа-паша.

— Отрубить им головы и посадить на копья лицом к Сент-Анджело. Я хочу, чтобы Ла Валетт и члены его ордена видели свою участь.

— Они сильны духом.

— Такова храбрость загнанных в угол, так сопротивляются обреченные. — Главнокомандующий рассматривал кровавый след, протянувшийся по обвалившимся камням. — Мы запугаем их. Заставим наши пушки петь во всю мощь, используем мастерство наших саперов, чтобы подорвать их укрепления. На этот раз мы начинаем иную, более искусную войну.

Мустафа-паша двинулся дальше, проходя мимо останков тридцатидневного сражения. Тридцать дней. Всевышний послал ему столь тяжкое испытание, позволил этим упрямым защитникам продолжать бой и пожать столь обильный урожай. Главный турецкий канонир, предводитель янычар Ага, Драгут, Меч Ислама — все пали жертвой христианских пуль. Правда, старый корсар все еще держался, в забытьи сопротивляясь гибели на смертном ложе. Отправленная ему весть о победе над Сент-Эльмо станет лишь формальностью. Но Мустафа-паша был сыт по горло формальностями, утомлен условностями, правилами этикета, этим Пиали, Мальтой, великим магистром Ла Валеттом и его дьявольскими приспешниками. Гнев его закипал, делаясь нестерпимым, и требовал возмездия.

— Где воин по имени Кристиан Гарди?

— Захвачен корсарами в качестве трофея, Мустафа-паша.

— Верните его. Этот мерзкий червь познает все известные нам пытки.

— Он, возможно, уже мертв, Мустафа-паша.

— Мы все равно оскверним тело, и вид его заставит неверных дрогнуть.

— Есть выжившие. Они здесь и ждут своей участи.

— Покажите.

Перед командующим возникла жалкая горстка полумертвых людей, едва разумевших ужас своего положения. Сдавшись раньше на предложенных условиях, они могли бы заслужить снисхождение, сохранить жизнь и были бы сосланы в рабство на галеры. Но не теперь. Они сопротивлялись до самого конца, погубили тысячи воинов, нарушили все положения кодекса чести. И за это они умрут. Мустафа-паша был преисполнен замыслов.

Он подошел ближе, обнажив саблю, и приставил ее к горлу распростертого раненого рыцаря. Неверный не шелохнулся и не сжался от страха.

— Твое имя?

— Шевалье Алессандро Сан-Джорджио.

— Сан-Джорджио? Похоже, твои святые покинули тебя.

— Сомневаюсь. Взгляни повнимательней на эти руины.

— Возможно, это и руины, но только они укрыты вашими трупами.

— Как и вашими. Вы послали против нас своих лучших воинов. Теперь они покоятся во рву, погребенные под нашими стенами, сожженные нашим огнем. Разве это победа?

— Но меч в моей руке.

— Я же в руках Создателя, к которому отправлюсь. Вы наследуете бесплодную пустошь, а я — чертоги вечной жизни.

— Когда это произойдет, решать мне.

— Ты полагаешь, что я, убивший столь многих, столь часто смотревший в глаза смерти, испугаюсь твоего клинка?

— Тебе известно, кто я?

— Язычник.

Среди турецких командиров раздался возглас удивления, и все они задрожали от нетерпения. Уголки глаз главнокомандующего задрожали.

— Я Мустафа-паша, предводитель Османской армии. Я заставлю тебя повиноваться, неверный.

— Ты меня не тронешь.

— Храбрый глупец. Я разукрашу тебя так, как тебе и не снилось.

— Самые страшные пытки не тревожат меня. Вам никогда не захватить другие форты, не вырвать сердце нашего ордена.

— Я завладею ими так же, как и твоим сердцем.

Борьба была недолгой, но омерзительной. Мустафа-паша не стал отдавать приказаний. Одним ловким ударом он рассек тело рыцаря и, просунув руку в рану, извлек наружу теплое, еще бьющееся сердце. Настал колдовской момент — кульминация неограниченной власти.