Сергей Городников - Порученец Царя. Персиянка

– Атаман ранен! – зычно завопил высокий голос с одного из челнов.

Обнажённый светом месяца бок враждебного корабля и этот крик взбудоражили казаков. Злобные возгласы проклятий коварству капитана, отборная ругань взлетели к корабельному борту вместе с железными лапами крючьев, которые потащили за собой привязанные верёвки. Первые сорвиголовы полезли по ним наверх, а для прикрытия их поднялась новая волна ружейной стрельбы, затем с крайнего большого челна ахнула медная пушка, и ядро попало в рею передней мачты «Орла», надломила её.

– Не ранен я! – во всю силу лёгких заорал Разин, пытаясь остановить своевольное нападение на готовый сдаваться корабль.

Однако удержать казаков не было никакой возможности. Разин гневно обернулся, чтобы приказать затрубить отбой, и уставился в Мансура. Отскочив от плеча доспеха вождя, пуля самого первого выстрела поразила стоящего за его спиной хазарина, застряла у него в голове. Он шатался и держался за рваную рану под вываливающимся глазом, а его пальцы быстро окрашивались проступающей кровью, тёмные струйки показались и в углах его губ. Разин вскинул голову, ещё раз глянул на корабль, и понял, наконец, что трубить отбой уже поздно.

А на палубе "Орла" Бутлер покраснел от ярости и заревел в лицо Плосконосу:

– Как ты посмел стрелять без моего приказа?!

Плосконос вместо ответа направил ему в грудь второй свой пистолет.

– Успокойся, капитан Бутлер, – произнёс он раздельно и ясно. – Я не вижу для себя никаких выгод в ваших сделках с этим разбойником, по которому плачет топор палача. А пленник мой... мой и воеводы, и должен отдать ему очень важное письмо. Которое и я бы не прочь заполучить... – Близкий стук крючьев заставил его требовательно повысить голос. – А теперь, капитан, займитесь обороной государева корабля!

Бутлер сообразил, что сделанного не изменишь, мириться с казаками поздно и лучше последовать распоряжению Плосконоса. Он повернулся к своим растерянным и ожидающим его приказов офицерам, за которыми из нутра судна беспорядочной толпой выбегали на выстрелы ничего не понимающие матросы. Мгновения оставались до того, как страх лишит их разума и способности подчиняться.

– Ребята! – что есть мочи гаркнул Бутлер. – Руби верёвки! Спихивай разбойников в воду!

Чёткий приказ возымел действие. Все бросились к борту, и там завязалась яростная схватка моряков с казаками, которые успели забраться до крючьев и перелезали на палубу, как поднятая бурей огромная волна, грозящая поглотить боевой корабль. Две бортовые пушки взревели и изрыгнули пламя с большими ядрами, но только оглушили тех, кто влезал и болтался на верёвках рядом с их жерлами. Оба ядра просвистели над рекой и взметнули столбы воды у противоположного берега. Полная бессмысленность этих выстрелов была очевидной, и пушкари больше не стреляли, кинулись на палубу для помощи другим морякам.

Из атаманского струга тоже полетели наверх лапы крючьев с хвостами верёвок. Однако Разин больше не вмешивался, события развивались своим ходом, и даже ему пришлось им подчиниться. Он присел, опустился на колено рядом с положенным у мачты Мансуром, чёрные глаза которого постепенно заволакивало туманом не имеющей дна бездны.

– Ты мой самый верный товарищ, – сжав ему руку, тихо сказал атаман.

Лицо хазарина, обезображенное кровавым сгустком вокруг раны, искривилось другой щекой в подобии насмешки, и он слабо выговорил:

– Я тебе скажу что-то важное, – задыхаясь от крови в горле, он мучительно облизнул кровавую пену на пылающих сухих губах. – Не сейчас, после...

Ружейная стрельба, которая поднялась от берега, прервала его.

Пули застучали и по обращённому к пристани борту «Орла». Одна злобно впилась в переднюю мачту над головой Бутлера, а перед ним вскрикнул раненый матрос. Потеряв из виду Плосконоса, капитан не знал, на что решиться. Он не представлял, что происходит в городе. Если казаки уже захватывали крепость, то сопротивляться было делом бессмысленным и надо было сдавать корабль под напором превосходящих числом и опытом рукопашных схваток нападающих, сохранить жизнь офицерам и пушкарям, матросам, дать возможность представителям царя вступить в переговоры с Разиным для примирения с ним. Вдруг в Татарской слободе посада разом в нескольких местах проступило зарево пожаров. Красные языки пламени на глазах росли, набирали силу, расползались вширь, распространялись к другим слободам. Это не было подчерком казаков, так могли поступать лишь жители, которые поджигали дома и перебирались в крепость за крепкие стены Белого города. Такая решимость части слобожан подействовала на капитана. Он вновь обрёл твёрдость духа не сдаваться на милость победителя и отступил к спуску, ведущему внутрь кормовой надстройки.

Торопливо спустившись к внешней дверце, он с ходу навалился на неё и очутился за нею в тускло освещённом масляной лампой проходе, затем распахнул дверь в свою каюту. С полки снял ларец красного дерева, из него вынул небольшой мешок с корабельными деньгами и важные бумаги. Среди бумаг была и самая главная на данное время, пропечатанная красной царской печатью с двуглавым орлом. Он развернул её, чтобы разобраться, как поступать в соответствии со складывающимися обстоятельствами. В ней капитану "Орла" чёрным по белому предписывалось всегда и везде помнить, что боевой корабль ни при каких условиях не должен достаться врагам государя, и предупреждалось, что в противном случае его, Бутлера, ожидает смертное наказание.

Он сморщил лоб, напряжённо раздумывая – враги казаки или нет? Под беспорядочный и частый лязг сабель, вопли раненых и гортанные выкрики проклятий, приглушённых, но отчётливо слышимых с разных мест палубы, он решил, что теперь они, очевидно, могли рассматриваться как враги.

В крепости раскатисто ухнула большая пушка. Тяжёлое ядро приближалось с протяжным воем и, леденя кровь, пролетело выше мачт, затем шлёпнулось посреди реки. Капитан отёр со лба проступившие капли пота. Вне сомнения, это было напоминанием о силе воеводы, предупреждением ему и Разину. Воевода брал на себя ответственность, признавал казаков врагами царя, которым «Орёл» нельзя отдать ни в коем случае.

– Надо пробиваться в крепость, – вслух принял окончательное решение Бутлер.

Звучание собственного голоса вернуло ему хладнокровие. Взгляд его упёрся в подвешенную к потолку лампу с чадящим язычком пламени. Колебался он не долго. Торжествующий многоголосый вопль казаков доказывал, что они теснили противника и вот-вот должны были захватить корабль со всеми боеприпасами и орудиями. В этом случае пушечный выстрел со стороны крепости мог повториться и оказаться уже прицельным. Бутлер открыл стекло лампы, скомкал лежащую на столе карту, сунул углом к огню. Сухая бумага вспыхнула на удивление ярко, и он впихнул её на полку с картами, тетрадями, книгами. Убедившись, что огонь жадно побежал вдоль полки и полез на стену, он стал собирать в походный мешок только самые необходимые из вещей, надеясь забрать их прежде, чем от дыма станет нечем дышать.