Андрей Степаненко - Еретик

— Что вы делаете?! — рвались на цепях рабы, — скажите господину…

— Молчать! — рявкнул Симон, достал нож и в несколько движений перерезал канат.

— А-а-а-а-а!!!

Галера дернулась, как выпущенный из баллисты каменный снаряд, а в следующий миг Симон увидел, как там, позади стремительно обнажается дно гавани, поросшей зеленой морской травой и с прыгающими, так и не понявшими, что происходит, серебристыми рыбками.

— А-а-а-а-а!!!

Симон обернулся к рабам.

— Весла сложить! Общую цепь подтянуть!

Но рабы уже были вне себя от ужаса, и Симон бросился к общей, соединяющей всех в одно целое цепи, натянул ее воротом до отказа и поставил стопор. Он знал, что вариантов у Бога немного: убить их всех, или кого-то оставить в живых — рабов или Симона. И лишь по тому, как лягут «кости» в этой «игре», можно было судить о происходящем. А потом вдруг стало тихо — только шум всасываемой морем воды да шелест оседающей на пустое каменистое дно пены.

— Бог мой! — выдохнули рядом.

Симон повернулся. Волна уже шла — огромная, локтей ста высотой, и совершенно черная. А на ее почти вертикальной передней стенке уже висели те самые два десятка унесенных чуть раньше кораблей — меньше щепок.

— З-за чт-то? За чт-то т-ты нас т-так, святой отец?

— Помолчи, — нетерпеливо отрезал Симон, прошел в центр и уцепился за мачту, а в следующий миг в уши ударил такой рев, что он сразу оглох.

Нет, что-то он, кажется, слышал, но рев стал шепотом, и сила его чувствовалась лишь по вибрации палубных досок.

— Ну, что? — поднял он глаза в оранжевое небо. — Что ты решил? Жить мне или нет?

Он отлично знал, что прямо сейчас, все, как один, жители Ойкумены смотрят вверх и задают вопросы — каждый о своей собственной судьбе. Так что у Симона был только один способ раствориться среди них, а значит, исчезнуть из поля Его зрения — не строить из себя молчуна.

Черная стена приближалась.

— Всем на дно! — жестом приказал Симон, и те немногие, что еще не догадались, что главный вес галеры должен быть как можно ближе к днищу, тут же упали и вжались в дощатый пол.

А потом что-то внутри у Симона сдвинулось, сердце прыгнуло в горло, и он вцепился в мачту, отвернулся от бегущей вверх черной воды и увидел Александрию. Обычно белеющая стенами, а теперь оранжевая, как это бывает на закате, она была диво как хороша. А он все поднимался и поднимался вверх, пока не увидел далекую, аж за городской стеной сеть каналов и проток, затем ждущие оплодотворения поля, а затем и тысячи беспорядочно мечущихся людей. Более всего они напоминали муравьев, почуявших, что на этот раз Нил намерен разлиться шире обычного. Да, и судьба их ждала та же самая.

Амр поднялся с колен одним из первых и первым увидел то, что происходит с Великим Потоком.

— Смотри, Зубайр, — толкнул он эфиопа. — Что это?

И тут же понял, что вопрос излишен. Он уже видел такое — в родном селении двадцать восемь лет назад, когда земля, вместе с домами, скотиной и людьми, единым, в сотни локтей пластом, съехала вниз по склону — шагов на четыреста. Перекрытая, словно мелкий ручеек по весне детишками, река тогда остановилась мгновенно — ровно на два дня. А потом плотина пропиталась влагой, поползла, превратилась в жидкую грязь, и все, что стояло ниже, — все четыре деревни — снесло, словно их никогда и не было.

— Что это?! — загомонили отовсюду воины.

— Смотрите!

— Красное море расступилось [54] Просьба не смешивать с библейским инцидентом. Подобное прекращение потока вод происходило многократно и во многих районах мира. Число еврейских «колен» (12), перешедших в тот день на другую сторону так называемого «Красного моря», также является простым совпадением. !

Амр смотрел во все глаза. Перекрытые где-то в верховьях кроваво-красные воды Нила действительно расступились! И он уже видел мечущихся в грязи крокодилов и прыгающую на отмелях серебристую рыбу.

— Аллах Акбар… — потрясенно выдохнул Зубайр. — Единый пропускает нас на ту сторону!

Амр глотнул. До него вдруг дошло, что теперь, когда почти все корабли Египта ушли громить морские крепости курейшитов, никакого иного способа переправить огромную армию на ту сторону, к зернохранилищам у него нет. Только по дну.

Он глянул на замерших на коленях вдалеке ветеранов Теодора, затем медленно повернулся к поднимающимся с колен воинам — и своим, и евреям и поднял кулак вверх.

— Алла-ах Акба-а-ар!

И воины закричали так яростно и так радостно, что он понял: они осознают, что происходит.

Симон смотрел на приближающийся город неотрывно. У него не было мыслей. Он не был способен удивляться. И даже страх, коего следовало ожидать, словно не поспевал за ним, стремительно мчащимся навстречу тысячам охваченных паникой людей.

Симон видел их всех вместе и каждого по отдельности. Он видел бегущих в укрытие монахов Мусейона. Он видел таможенника, панически закрывающего тонкую дощатую дверь будки на пристани. Он видел даже привязавшего всю свою семью, а затем и себя к пальме статного бородатого мужчину в платье купца. Он видел всех. И он не видел никого. Потому что единственный человек, которого он действительно видел — изнутри, был он сам.

Симон ясно видел, насколько омерзительной оболочкой пользуется он — бессмертный Дух, сунутый в тело, словно ослабевший воин — в бабскую юбку. Он видел, насколько примитивна и стыдна та часть его души, что жаждет или боится, кичится или смущается. Вся она была так же понятна и омерзительна, как беззубая заискивающая улыбка того, кто напряженно ждет своей кости. И даже разум — предмет его особой гордости выглядел теперь лишь набором счетных палочек, по сути, лишь инструментом для беспрерывного обслуживания почти обезьяньего тела и еще более ненасытной и бесстыдной, чем обезьянья, «души».

А потом он — у самого гребня волны — вошел в город и стал смертью — для всех, кто волей судьбы оказался под его подошвами — с такой высоты почти муравьев.

Амр кричал беспрестанно.

— Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!

Он хорошо помнил, каким спускается хоть на некоторое время приостановившийся поток вод. И воины — сотня за сотней — слетали на своих верблюдах и ослах, мулах и собственных задах вниз по скользкой земле недавнего русла и почти сразу же увязали в мокром, смешанном с илом песке — кто по колено, а кто и глубже.

Нет, они, конечно же, двигались — рывками, по полшага, по четверть шага, по пяди… но вскоре всем, кто подходил позже приходилось входить в русло справа и слева, а весь бывший Нил — шагов на пятьсот в обе стороны стал сплошной, черной и мокрой, шевелящейся массой.

— Успеем? — повернулся он к Зубайру.

— Трудно сказать, — покачал головой эфиоп. — Войска императора уже тронулись. Ты и сам знаешь, какой соблазн ударить нам, вязнущим в мокром песке, в спину.