Георгий Брянцев - По тонкому льду

— Что вы подумали в эту минуту?

Мерзавец! Он нутром чуял, что было у нас на душе. Я солгал:

— Не успел ничего подумать.

Угрюмый насмешливо фыркнул.

Костя вел нас по безлюдному поселку. Ни огонька, ни человеческого голоса, ни лая собаки!

Обойдя разоренный лесопильный заводик, мы спрыгнули в противотанковый ров, тянувшийся на несколько километров Сколько труда, пота, бесценного времени стоил этот ров жителям города! Все верили, что он ляжет неодолимой преградой между городом и врагом. Но ни одна гитлеровская машина не попала в западню. Немцы прорвались к Энску со стороны железной дороги.

Пройдя сотню шагов, мы увидели Русакова. Он встал с земли, отряхнулся.

— Так, полдела позади. Прощевайте, хлопцы. Шагай, господин хороший!

Мы постояли, пока Русакова и Угрюмого не скрыла тьма, и прежней дорогой отправились обратно.

Минут сорок спустя я подходил к дому Гизелы. Еще издали глаза мои приметили, что форточка закрыта: значит, Гизела у себя. Я осмотрелся, взбежал на крыльцо и постучал Тишина Видимо, спит. Постучал еще.

— Кто там? — послышался милый сердцу голос.

— Я, открой.

— Ах!

Я обнял ее в темноте и поцеловал.

— Что случилось? — испуганно спросила Гизела.

— Ровным счетом ничего. Прости, я на пять минут.

В комнате уже горел свет. Гизела запахнула легкий халатик, забралась с ногами на диван и недоверчиво посмотрела на меня. В ее глазах таился молчаливый вопрос. Я сел рядом с ней. Она спросила:

— На пять минут?

— Да, дорогая. Не больше.

— Ты знаешь, — промолвила она, — эта седая прядь придает твоему лицу трагическое выражение.

Я встал и подошел к зеркалу, стоявшему на этажерке. Прядь над самым лбом выглядела очень неестественно на фоне моей темной, без единой сединки, шевелюры. Но ничего трагического в этом не было.

— Выдумщица, — сказал я и снова водворился на диван.

Час назад меня одолевали сомнения. Казалось, что затея моя неосуществима. Но сейчас все опасения улетучились. Гизела смотрела на меня доверчиво, ободряюще.

Я кивнул на коричневый чемодан, стоявший у стены между окнами.

— Так и не удалось сбыть парадный костюм мужа?

— Могу презентовать его тебе, — сказала она и рассмеялась.

Гизела не ведала, что я задал вопрос неспроста.

— Представь себе, не откажусь, — заметил я. — Но прежде хочу подвергнуть тебя короткому допросу.

— А это страшно? — ответила Гизела с веселым лукавством. — Меня никогда не допрашивали.

— Только условие — говорить правду!

— Как под присягой! — и она подняла вверх руку со сложенными крестом пальцами.

Я поймал опускающуюся руку и приложил к губан.

— Смешной ты, — проговорила Гизела. — Вламываешься ночью к одинокой, беззащитной женщине и пугаешь ее… Ну, допрашивай же! Прошло две минуты.

— Хорошо. Скажи: в каком отделе работал твой муж?

Гизела задумалась на минуту и сказала, что Себастьян Андреас служил в реферате четыре-а-два, в отделе четыре-а. Рефератом руководит и сейчас штурмбаннфюрер СС Фогт, а отделом — оберштурмбаннфюрер СС Панцигер.

— Земельбауэр знал твоего мужа?

Гизела сделала отрицательный жест.

— Но слышал о нем?

— О да!

— А Панцигера Земельбауэр знает?

— Только по фамилии. Дело в том, что Земельбауэр попал сюда из Кенигсберга. В Берлине он не служил.

Пока все шло лучше, чем я предполагал.

— Еще вопрос. Ты была в квартире Земельбауэра?

— Да. И не раз.

— У него есть сейф?

Гизела вздрогнула.

— Сейф? Да, конечно. — Гизела так посмотрела на меня, будто хотела заглянуть в самую душу, и с тревогой спросила: — Что ты задумал? Он же начальник гестапо! У него во дворе караул. Часовой в прихожей. Еще денщик. Еще повар. Все вооружены.

Пришла моя очередь рассмеяться:

— Ты подумала, что я собираюсь совершить налет на дом начальника гестапо?

Гизела кивнула и закусила нижнюю губу.

— Нет, дорогая, у меня и в мыслях этого нет. Просто надо проверить кое-какие сведения.

— Это правда?

— Клянусь прахом дорогих моему сердцу предков, — сказал я и встал. — Вот и весь допрос. Ты не сердись, что я побеспокоил тебя. Мы, возможно, вернемся еще к этому. А теперь просьба: побереги костюм мужа. Он понадобится, но не мне лично.

На лицо Гизелы вновь легла тень.

— Я подумаю, — сказала она, но сказала это так, что я уже не сомневался в положительном решении. — Ты уже уходишь?

— Да, бегу. Ведь я не отдыхал со вчерашнего дня.

Гизела проводила меня, немного озадаченная и взволнованная. Спать спокойно она уже не будет.

Я вышел и быстро зашагал в противоположный конец города. Мне надо было еще повидать Пейпера.

Беседа с Гизелой вселила в меня уверенность в успехе задуманного плана. Все начиналось хорошо. Правда, вторым, но необходимым условием успеха было участие в деле Пейпера. Но я не сомневался, что он согласится.

Я торопился. Время — двенадцать ночи. Как бы не застать Пейпера спящим! Тогда придется вызывать хозяина дома, объясняться. Но избежать услуг хозяина все же не удалось. И не потому, что его квартирант спал. Пейпера вообще не было дома.

— Он раньше часа редко возвращается, — пояснил хозяин. — Если уж очень нужен, подождите.

Да, он был нужен, очень нужен. Я сел за стол в его комнате и при свете восьмилинейной керосиновой лампы стал просматривать аккуратно сложенные немецкие газеты.

Пейпер явился ровно в час. Меня он встретил без удивления, решив, видимо, что нужна информация. Так думал я. А он сказал:

— Как хорошо, что вы пожаловали. Ведь я уезжаю.

Сердце мое екнуло. Этого не хватало! Значит, все летит к шутам! С моих губ сорвался сразу десяток вопросов: куда, зачем, почему?

Пейпер объяснил. Болезнь прогрессирует. Надо серьезно лечиться. Начальство предложило отпуск. Он едет в Австрию. Наверное, послезавтра.

— Но вы можете задержаться? — взмолился я. — Дня на три-четыре.

Пейпер успокоил меня. На такой срок — конечно, и говорить не стоит.

Он вынул из чемодана большую консервную банку, ловко вскрыл ее и выложил содержимое в глубокую тарелку. Это были засахаренные белые сливы. Крупные, одна в одну. Появились ложки. Пейпер предложил угощаться. Отказаться от такого деликатеса было невозможно, и я подсел к столу.

— Я из бильярдной, — признался Пейпер. — Это моя страсть. Сейчас вот шел и думал о вашем приятеле. Все произошло на моих глазах. Когда вбежали гестаповцы, он, видно, сразу понял, что это за ним, и быстро направился к заднему выходу. Но они крикнули: "Стой!" — и бросились следом. Потом началась стрельба. Трудно сказать, сколько сделал выстрелов ваш друг, но последнюю пулю он приберег для себя Мне жаль его. По-человечески жаль Да да, фортуна разведчика очень капризна. Это хождение по тонкому льду. Неверный шаг, лед треснул — и гибель без возврата.