Георгий Брянцев - По тонкому льду

— Хорошо, — опять согласился Геннадий. — Пусть будет так.

— И еще у меня такое предложение, — продолжал Андрей. — Связного Колючего надо сменить.

— Правильно! — одобрил я. — Он может быть на подозрении у немцев, как и Крайний, с того момента, когда арестован Прохор.

— Но ведь он поддерживает связь через "почтовый ящик", — возразил Геннадий.

— Крайний тоже имел дело с "почтовым ящиком", а все-таки его арестовали.

Геннадий кивнул:

— Что ж, заменим и Колючего.

Он говорил это таким тоном, будто выполнял чужую волю. И в глазах его туманилась глубокая тоска. Я приметил ее, но не придал значения. Мы были слишком взволнованы постигшим нас несчастьем и думали в ту минуту только о нем.

Тридцатиградусный мороз жег основательно. Я шел широким шагом, зябко поеживаясь. Ослепительно белым, кристаллическим блеском отсвечивал на солнце молодой, выпавший ночью снег. Стояла безветренная тишина. Флаги со свастикой у входа в комендатуру упали, будто налитые тяжестью. На главной улице горожане скребли тротуар. Горками возвышался плотный сколотый снег.

Наконец холод остался за стенами дома: я в приемной доктора. Поначалу тепло не ощущалось. Только немного погодя горячая кровь прилила к лицу, рукам, ногам.

Андрей сидел в компании знакомого мне очень худого клиента.

В том, что попаду на прием последним, я не сомневался. Но вот кто из них двоих — Андрей или худой клиент — первым пойдет к доктору, можно было только гадать. Мне хотелось, чтобы пальма первенства принадлежала худому. Я был кровно заинтересован в этом.

Из кабинета вышла дремучая старушка в сопровождении Наперстка. Андрей поднялся. Значит, его очередь. Я в душе выругал друга: как же он не рассчитал и пришел раньше худого клиента? И что теперь делать? Изобретать предлог для встречи?

Выручила Наперсток. Она обратилась к Андрею:

— Вам опять массаж?

— Да.

— Быть может, вы уступите очередь этому господину? — Она кивнула на худого клиента. — Ему вливание. Десять минут.

Андрей "великодушно" поступился очередью. Худой клиент хмуро и неловко поблагодарил его и скрылся в кабинете.

— Умница, — тихо проговорил Андрей, имея в виду Наперстка.

— Она-то да, — заметил я, еще не избавившись от досады.

— Я пришел рановато, — попытался оправдаться Андрей.

— Учти на будущее.

Спустя четверть часа мы слушали Карла Фридриховича.

— Был. Три раза был, — рассказывал он. — Все верно. Тромбофлебит. Хронический, поверхностный, нижних конечностей. Отеки. Боли, особенно при ходьбе. Обычная картина… Надо лечить. Хорошо бы покой, постельный режим, но все это роскошь, о которой сейчас можно лишь мечтать и больному, и врачу. Господин Пейпер был весьма удивлен, узнав, что я немец. Он, кажется, верил, будто русские в начале войны расстреляли всех немцев. Внимательно и как-то настороженно слушал меня, но о себе ничего не сказал… Я понимаю его.

— Так-так, — выражал я нетерпение. — Какое впечатление он произвел на вас?

Карл Фридрихович улыбнулся:

— Глупо, видите ли, пытаться определить характер человека по лицу. Тогда бы преступников узнавали на расстоянии. Я лично видел идиотов с высокими лбами мыслителей, встречал убийц с лицами вдохновенными, как у зодчих, попадались на моем пути подлецы и проходимцы с ангельским обликом, а мой учитель, профессор, умнейший человек, походил на обезьяну. Да! У него был узенький лобик с нависшими надбровьями, глубоко посаженные глаза и огромные уши. А ума — на десятерых. Так что тут и ошибиться нетрудно. А в общем, Пейпер выглядит человеком порядочным. И чем-то угнетен. Есть что-то у него на душе. Это я заметил по глазам. А так — обычный, средний немец. Да, зубы приметны! Они до того ровны и белы, что кажутся искусственными. Вот и все. А теперь, — доктор встал и отодвинул стул к стене, — прошу прощения. Кое-какие дела. И не уходите, у меня есть новость, и довольно занятная.

Мы остались одни с Андреем и продолжили разговор о Пейпере. Начальник метеослужбы заходил вчера к нему в бильярдную, благодарил, принес сигареты, консервы, приглашал к себе на квартиру.

— Мне трудновато, — пожаловался Андрей. — Он знает русский, как я эфиопский, а мне неохота показывать, что владею немецким.

— Понимаю.

— А разговор решительный нужен. Канитель разводить нечего.

— Но как организовать этот разговор?

— Любым способом, который окажется удобным. Тут я спокоен.

А я не был спокоен. Успех разговора зависел не только от нашего желания, но и от многих других причин и обстоятельств. Основа задуманного предприятия прочерчивалась ясно и четко: сыграть на нашей осведомленности, вынудить Пейпера пойти на откровенность, заставить работать на нас. Но как воспримет все это Пейпер? Не можем же мы, строя планы, надеяться только на удачу? А вдруг Пейпер покажет когти? Вдруг заартачится? Припугнет нас гестапо? Да и мало ли еще какие "вдруг" объявятся… Притом, кто должен пойти на решительный разговор с Пейпером? Кто подвергнет себя риску быть не только проваленным, разоблаченным, но и, возможно, арестованным? Если Пейпер не дурак (а почему он должен быть дураком?), то он, конечно, предпочтет избавиться от человека, овладевшего его тайной. Зачем ему нужен такой свидетель? Не лучше ли превратить его в молчаливого покойника? Так вот… Если все ясно, то кто же возьмет на себя деликатную миссию переговорить по душам с Пейпером? Быть может, Геннадий Безродный? Не годится. Плохо знает язык и вообще мелко плавает. Аристократ? Нельзя. Он не просто содержатель явочной квартиры, но еще и опекун Наперстка. Андрей? Остается он… Странно. Самое трудное и опасное приходится возлагать на того, кому ты больше веришь, кого любишь, кто тебе дороже, ближе, роднее. А почему, собственно, Андрей? Да, почему? Почему не я?

— Знаешь, Андрюха, — начал я. — Пейпера поручим мне. Я с ним найду общий язык.

Андрей покачал головой:

— Одному нельзя. Надо вдвоем. Я уже думал об этом, ставил себя на его место. Пойдем вместе. Так лучше. Сразу все решим при нем. Понимаешь?

Я кивнул.

— Согласен?

— Да. А где провести разговор?

— У него. Он живет на частной квартире. Надо только хозяина прощупать. Что за птица?

Условившись об очередной встрече, мы встали, готовые покинуть комнату, но тут появилась Наперсток.

— Карл Фридрихович просил не уходить, — объявила она. — Будем пить чай.

Пришлось подчиниться. Мы прошли во вторую комнату и сели за стол. Доктор был верен себе. Ни одного раза он не выпускал нас из дому, не накормив. Карл Фридрихович считал долгом делиться с товарищами своими запасами.

Когда на столе появился исходящий паром чайник, в комнату вошел, потирая руки, сам Карл Фридрихович.