Сергей Шведов - Золото императора

– Да ты в своем уме, сиятельный префект?! – возмутился Гермоген. – Нам даже Прокопию пока что нечего поставить в вину, а уж о Фронелии вообще речи не идет. Комит – верный солдат императора, его легионеры – испытанные во многих битвах бойцы, а ты, Набидий, потребуешь от них сложить оружие. Но тогда мятежником объявят не Прокопия, а тебя.

От такой перспективы Набидия даже в холодный пот бросило. Собственная робость едва не сыграла с префектом претория злую шутку. Прав Гермоген – решительность и еще раз решительность.

– На какое время заговорщики назначили свое выступление? – спросил Набидий.

– Завтра ночью Прокопий прибудет в казармы у Анастасьевых бань, облаченный как император, и обратится с речью к легионерам Фронелия. Его будут сопровождать все участники заговора. Мы стянем к казармам все имеющиеся у нас силы и обрушимся на мятежников в самый удобный момент.

– Но ведь комита Юлия нет в городе?

– Мы откроем перед ним ворота, как только Прокопий двинется в сторону Анастасьевых бань.

Все уже просчитано, сиятельный Набидий. Каждый участник предстоящих событий знает, что ему надлежит делать, а потому и сбоев быть не должно.

– В таком случае, – вздохнул префект, – пусть нам поможет Бог, высокородный Гермоген.

Глава императорских агентов вздохнул с облегчением и поднялся с кресла. В успехе дела он не сомневался, и главной его заботой был как раз префект претория, с его вечными страхами и сомнениями. Порой приходится изумляться, как такие трусливые ничтожества добираются до самых вершин власти. А этот тщедушный и большеголовый человек управлял четвертой частью великой империи, которой страшилась вся ойкумена. Впрочем, не исключено, что трусами люди, подобные Набидию, становятся уже потом, когда понимают, что бремя власти оказалось слишком тяжким для их хилых плеч и душ.

Гермоген уже протянул руку к двери, когда из приоткрытого окна донесся шум. Привычка к осторожности взяла свое, и комит резко обернулся к застывшему в изумлении Набидию:

– Ты ждешь гостей, префект?

Увы, это были не гости, но комит, к сожалению, понял это слишком поздно. Дверь распахнулась без его участия, и перед ошеломленным Гермогеном предстали нотарий Руфин и трибун Агилон, вооруженные мечами. Их появление было столь неожиданным, что комит совершил, пожалуй, единственную в своей жизни ошибку, ставшую роковой. Он выхватил из складок одежды кинжал и попытался ударить им стоящего рядом трибуна. Однако Агилон был слишком опытным бойцом, чтобы пропустить столь неразумную атаку. Короткий взмах меча, и жизнь высокородного Гермогена оборвалась раньше, чем он успел бросить проклятье в лицо своим врагам.

– Что это значит? – в ужасе воскликнул префект, вскакивая из-за стола.

– Именем императора Прокопия ты арестован, сиятельный Набидий, – спокойно произнес нотарий Руфин и равнодушно перешагнул через распростертое на полу тело Гермогена.

У префекта хватило ума не раздражать людей, ворвавшихся в его дворец, бесполезными в данном случае протестами, а уж тем более сопротивлением. Он безропотно последовал вслед за нотарием Руфином по залитой кровью лестнице. И лишь спустившись во двор, заваленный трупами, спросил:

– А где же носилки?

– Здесь недалеко, – криво усмехнулся нотарий. – Привыкай ходить пешком, Набидий.

Префект пришел в себя только в городской тюрьме, куда его препроводил по тихим улочкам Константинополя любезный нотарий Руфин. Набидия без особых церемоний втолкнули в довольно просторное помещение за железной дверью, где уже томились в предчувствии дурных перемен самые высокопоставленные чиновники империи.

– Ты дурак, Набидий, слышишь, законченный дурак, – брызнул слюной и яростью в лицо префекта претория человек с перекошенным от злости лицом, в котором несчастный узник с трудом узнал комита дворцовой схолы Небриция. – Почему ты не арестовал Прокопия раньше?

– Значит, дворец императора тоже взят мятежниками? – воскликнул потрясенный Набидий. – Аведь у тебя под рукой было две тысячи варваров, вооруженных до зубов, комит доместиков. Не говоря уже о крепких стенах. Так кто из нас дурак? Или, может быть, предатель?

– Если бы я был предателем, то не сидел бы в этой дыре, – огрызнулся Небриций в ответ на обвинения префекта. – А взяли меня не в императорском дворце, а в доме прекрасной Луции. Кто же знал, что эта потаскуха тоже участвует в заговоре.

– Успокойтесь, патрикии, – вмешался в чужую ссору квестор Евсевий, – теперь уже поздно выяснять, кто прав, кто виноват. Император Валент спросит со всех нас равной мерой.

Префекту и комиту ничего другого не оставалось, как признать правоту высокородного Евсевия. Для квестора нынешний поворот событий был даже выгоден, памятуя о том, что ждало его в случае подавления мятежа. Покойный Гермоген сделал бы все от него зависящее, чтобы холеный патрикий не дожил до утра. Счастье еще, что Евсевий не знает, какую незавидную участь готовил ему начальник схолы императорских агентов.

– Руфин показал мне список лиц, подлежащих аресту и ликвидации по прихоти Гермогена и Набидия, – криво усмехнулся квестор в ответ на мысли префекта претория. – Твое имя, Цезарий, и твое имя, Небриций, в этом списке значатся тоже.

– Какая низость! – прошипел Цезарий и плюнул под ноги сиятельному Набидию. – Впрочем, чему тут удивляться? Пока комит агентов и префект претории охотились за преданными императору Валенту людьми, его враги захватили город.

– Еще не захватили! – взвизгнул Набидий. – Завтра в город войдут фракийцы комита Юлия и выметут этот мусор с его улиц. А гвардейцы Небриция не пустят Прокопия во дворец. Да и городские легионеры никогда не признают императором самозванца.

У квестора Евсевия на этот счет было иное мнение, но высказывать его вслух он не стал. Зачем лишать последней надежды людей, томящихся в неволе. Варварам-гвардейцам по большому счету все равно, кому служить, Валенту или Прокопию. Да и в городских легионах более половины состава все те же наемники, признающие только одну власть – власть денег. Даже среди чиновников императора истинных римлян можно пересчитать по пальцам, так откуда же им взяться среди простых вояк. В сущности, нынешняя империя – лишь призрак старого Рима. И ни Прокопию, ни Валенту не удастся возродить его былого величия. Все рухнет в течение ближайших лет. А разумному человеку остается только наблюдать за конвульсиями умирающего организма да надеяться, что жизнь на земле продолжится даже после гибели Великого Рима. Квестор Евсевий не осуждал ни комита Прокопия, ни нотария Руфина. Первый был слишком честолюбив, чтобы прозябать в безвестности, второй слишком молод, чтобы смириться с неизбежным. Эти люди прольют еще немало крови, но цель, которую они ставят перед собой, от этого, увы, не станет ближе.