Сергей Шведов - Поверженный Рим

– Когда-то рекс Герман подмял под себя огромные территории от моря Черного до моря Варяжского, – напомнил Сару Аталав.

– Его империя просуществовала всего три десятка лет, – горько усмехнулся патрикий. – Рим стоит века. Я принимаю условия Стилихона, рексы, и увожу своих людей, а у вас есть выбор: либо последовать за мной, либо вступить в битву.

– Ты не гот, Сар, и не древинг, – презрительно бросил в лицо патрикию Аталав, – в тебе заговорила римская кровь. Что же касается меня, рексы, то я признал верховным вождем Валию Балта и пойду за ним до конца, какую бы дорогу он мне ни указал.

Слова рекса из рода Гастов стали решающими в этом затянувшемся споре. Готские вожди дружно поддержали Аталава, и теперь все смотрели на Валию Балта, молча сидевшего за столом.

– Ты волен поступать, как сочтешь нужным, Сар, – заговорил наконец верховный правитель готов. – Я не стану тебя преследовать, в память о твоем отце патрикии Руфине, который всегда был верным другом готов. Но отныне ты становишься моим врагом. И если наши пути пересекутся когда-нибудь, то только на поле битвы. Я уже все решил, готы, – готовьтесь к войне.

Переход патрикия Сара на сторону Рима не удивил ни Стилихона, давно знавшего сына Руфина, ни комита агентов Перразия, познакомившегося с ним совсем недавно. Трудно сказать, что потеряли готы в результате его ухода, но римская армия приобрела две тысячи отборных и хорошо снаряженных клибонариев и опытного военачальника, участника многих битв.

– Я рад, патрикий, что ты наконец сделал свой выбор, – сказал Стилихон, пожимая руку своему давнему знакомому. – Рим нуждается в тебе. И мне очень жаль, что Валия Балт принял столь необдуманное решение, грозящее гибелью не только ему, но и всем готам.

Стилихон сильно изменился с тех пор, как патрикий видел его в последний раз. За семь минувших лет из молодого трибуна он превратился практически в полновластного правителя огромной империи, слово которого могло определить не только судьбу отдельных людей, но и целых провинций. Сыну руга Меровлада уже перевалило за сорок, с годами он чуть погрузнел, но сил пока не растратил. Это было видно и по широким плечам, и по мускулистой руке, сжимавшей сейчас не меч, а кубок. Этим кубком он и отсалютовал комиту Сару, превратившемуся в одночасье из врага империи в одного из самых преданных ее защитников.

Сиятельный Стилихон был полководцем не только опытным, но и удачливым. Это признавали все: и те, кто служил под его началом, и те, кто хоть раз сходился с ним в битве. Высокородный Сар опытным глазом оценил преимущества выбранной Стилихоном позиции и в который уже раз посетовал на упрямство Валии Балта, решившего вступить в битву с противником, превосходящим готов числом, да, пожалуй, и умением. Римские легионы состояли из опытных бойцов, тогда как в рядах готов преобладала молодежь, чьи отцы пали в многочисленных битвах на чужой земле, куда их забросил злой рок. Стилихон оставил дружину патрикия Сара в резерве, и новоявленный комит оценил его деликатность. Впрочем, у префекта претория и без того хватало как пехотинцев, так и клибонариев для решительной победы над готами. Тем не менее атаковать пешую фалангу Валии Балта он почему-то не спешил. Возможно, надеялся, что рекс, трезво оценив соотношение сил, пойдет на переговоры. Но Валия не собирался менять свое решение. Его фаланга перешла в наступление. Однако ее напору не хватило мощи. Упершись в железную стену легионеров, готы сначала остановились, а потом сдали назад. Атака кавалерии тоже оказалась не слишком удачной. Стилихон бросил навстречу конным готам, пытавшимся прорваться справа, своих клибонариев. Аланы покойного князя Савла не подпустили древингов рекса Аталава к пешим легионерам слева. Сеча была жестокой, но не продолжительной. Фаланга готов пятилась назад, а вместе с ней стали пятиться и кавалеристы. Самое время было вводить в битву резерв комита Сара, но у Стилихона сложилось на этот счет свое мнение. Он позволил готам отступить в лагерь, окруженный телегами и неглубоким рвом. В этой неудачной для рекса Валии битве готы потеряли четверть своей армии, но до их полного разгрома оставалось еще далеко. А штурм лагеря мог бы обойтись римлянам очень дорого. По мнению комитов и трибунов из свиты префекта, сиятельный Стилихон упустил победу. Причем сделал это вполне сознательно, не позволив римским легионерам окончательно разгромить варваров. Но вот какую цель он при этом преследовал, никто понять так и не смог. А потому среди римских военачальников царило разочарование.

Божественный Гонорий сдержал слово, данное самому себе, и перебрался из шумного Медиолана в тихую Ровену, оставив бывшую столицу на попечение сиятельного Стилихона, власть которого после победы над готами уже не осмеливался оспаривать никто. Разве что римский сенат время от времени докучал префекту своими запросами. В частности, сенаторов очень интересовал вопрос, как и почему враг Римской империи рекс Валия был назначен дуксом Иллирика и почему он теперь вершит дела в Далмации, Панонии и Македонии вопреки воле соправителя божественного Гонория, императора Аркадия. Масло в огонь подлил квестор Саллюстий, наведавшийся сначала в Ровену, а потом в Рим. В Константинополе были озабочены ситуацией, создавшейся по воле Стилихона, и всерьез полагали, что префект Италии готовится к войне с божественным Аркадием. Божественный Гонорий был страшно удивлен претензиями старшего брата и заверил Саллюстия, что никакой войны не будет, а что касается самоуправства Стилихона, то он очень скоро положит ему конец. Высокородный Саллюстий, повидавший на своем веку немало императоров, Гонорию не поверил и, между прочим, правильно сделал. Ибо младший брат божественного Аркадия забыл о существовании квестора почти сразу, как только за ним закрылась дверь. Гонорий в последнее время был занят разведением кур, и эта новая забава отнимала у него уйму сил и времени. Пришлось Саллюстию отправляться в Рим и задействовать свои старые связи, дабы окончательно прояснить запутанную обстановку. Сенатор Пордака, которому недавно исполнилось семьдесят пять лет, за минувшее со дня их разлуки время практически не изменился. Разве что обрел прежде не присущую ему величавость. Видимо, несколько лет, проведенных им в стенах сената, не пропали даром. И если в прежние времена он сыпал римской скороговоркой, порой проглатывая не только буквы, но и целые слова, то ныне он не говорил, а скорее изрекал, повергая слушателей почти в священный трепет. Впрочем, бывшего своего начальника сенатор Пордака принял с распростертыми объятиями и накрыл такой стол, которому мог позавидовать сам император. Впрочем, бывший комит финансов был, пожалуй, богаче божественного Гонория и не находил нужным это скрывать.