Сергей Шведов - Бич Божий

– Что еще? – спросила Пульхерия, откидываясь на спинку кресла.

– Галеры рекса Яна, внука Гусирекса, вошли в Тибр. Через несколько дней посольство вандалов должно прибыть в Медиолан.

– Это важная новость, – нахмурилась Пульхерия.

– Литорий считает, что сиятельная Гонория слишком лакомый кусок, чтобы отдавать ее вандалам. Я думаю, он прав.

Авит, конечно, знал, что Пульхерия поддерживает тесную связь с князем Вереном, но это вовсе не означало, что она ставит интересы Гусирекса выше своих собственных. Капризная и взбалмошная Гонория, засидевшаяся в девках, готова была броситься в объятия любого мало-мальски подходящего претендента, но у Пульхерии на ее счет были свои виды. Матрона, похоже, мечтала выдать Гонорию за своего сына Ратмира. Но пока жива Плацидия, этому точно не бывать. Императрица прекрасно знала, при каких обстоятельствах Пульхерия зачала своего сына. Кроме того, она не хотела делить Ратмира ни с кем, даже с родной дочерью. Что, однако, не мешало ей с интересом выслушивать доклады Авита о похождениях своего любовника и от души потешаться над его жертвами.

– Я позабочусь об этом, – кивнула Пульхерия.

– Аттила, если верить Литорию, увяз в войне с венедами. Впрочем, тебе это должно быть известно, матрона. Я полагаю, что Литория можно будет использовать в войне с готами, а потом устранить.

– Его устранят без нас, – небрежно бросила Пульхерия. – Он повинен в смерти кудесника Велегаста. Русы Кия уже вынесли ему свой приговор.

– Что ж, – развел руками Авит, – одной заботой меньше. Но что нам делать с Галлией? Подвоз продовольствия в Рим практически прекратился.

– Ты посоветуешь Плацидии вернуть Аэция, я сделаю то же самое со своей стороны. Сын патрикия Сара сумеет договориться и с готами, и с франками.

– Как прикажешь, матрона, – склонился в прощальном поклоне Авит.

Путь от Рима до Медиолана посольство вандалов проделало верхом, благо свиту внука Гусирекса составляли мужи по преимуществу молодые. За исключением разве что рекса Стояна и бывшего комита схолы агентов Туррибия, прожженного интригана, переметнувшегося в стан вандалов. Со стороны Туррибия было большой наглостью напоминать о себе Галле Плацидии, но, видимо, он рассчитывал, что статус посла защитит его от козней мстительной императрицы. Посольство вандалов по земле империи сопровождали старые знакомые Туррибия, сенаторы Рутилий и Паладий. И тот и другой были участниками заговора Бонифация, приведшего в конечном итоге к потере африканских провинций, а потому могли теперь собственными глазами увидеть результаты своих неустанных трудов. Дабы не утруждать истрепанные жизнью тела, сенаторы ехали в карете. К ним присоединился Туррибий, тоже далеко уже не юнец, сохранивший, однако, и волосы на голове, и великолепный волчий оскал крепких белых зубов. Туррибий не отказал себе в удовольствии напомнить сенаторам об их промахе десятилетней давности, чем вызвал гнев сенатора Рутилия, считавшего бывшего комита виновником всех бед, обрушившихся на империю. Впрочем, долгая дорога примирила спорщиков, и остаток пути они проделали вполне сносно, перемывая косточки своим старым и новым знакомым. Сенаторов прежде всего заинтересовал рекс Стоян, худощавый варвар лет пятидесяти с вечно хмурым лицом. Если верить Туррибию, то Стоян доводился Гусирексу дальним родственником, и тот верил ему как самому себе. Что же касается внука князя Верена, двадцатилетнего Янрекса, то это был среднего роста, светловолосый и голубоглазый молодой человек приятной наружности и вежливый в обхождении. По-латыни он говорил без всякого акцента и был достаточно образован, чтобы при случае поддержать беседу с мудрыми римскими мужами. Сенаторы любовались юным варваром ровно до того момента, когда на горизонте возник посланец императрицы Плацидии комит Ратмир. Сын матроны Пульхерии встретил посольство в сорока милях от Медиолана. Комита сопровождали триста клибонариев гвардейской схолы в блистающих на солнце доспехах. Зрелище, что и говорить, было впечатляющее – это вынуждены были признать даже сенаторы, критически настроенные к императорскому двору.

– Хорош! – оценил посадку и внешний вид комита Ратмира Туррибий. – Воля ваша, сенаторы, но из этого молодца со временем вырастет великий государственный муж. Я бы от такого сына не отказался.

– Про внешность не скажу, – заметил Рутилий, – но по душевным качествам вы очень даже похожи.

Туррибий, разумеется, уловил сарказм в словах Намициана, но не обиделся, а усмехнулся в свои роскошные варварские усы. Выращенные, надо полагать, специально для того, чтобы угодить его новому повелителю Гусирексу. А вот Янрекс усы не носил, на что и указал Рутилий бывшему комиту.

– Он их сбрил по моему совету, дабы понравиться своей невесте, сиятельной Гонории.

При этих словах Паладий печально вздохнул, а Рутилий злобно выругался. Оба были противниками этого брака, грозящего Великому Риму неисчислимыми бедствиями. Конечно, если бы все зависело исключительно от Гонории, то в исходе сватовства можно было не сомневаться. К счастью, вопрос о браке будет решаться не переспевшей девкой, а благородными римскими мужами, которые сделают все от них зависящее, дабы потенциальный жених покинул Рим с пустыми руками.

Янрекс и Ратмир на удивление быстро поладили друг с другом. Что не могло, разумеется, не насторожить римских сенаторов, отлично знавших, какое сокровище (точнее, чудовище) подарила Риму матрона Пульхерия.

– Помяни мое слово, Паладий, – прошипел на ухо своему спутнику Рутилий, – этот негодяй сведет Гонорию с варваром, и мы получим повторение истории с ее матушкой Плацидией. Той самой истории, что едва не погубила Рим.

– А что же делать? – растерялся Паладий.

– Глаз с них не спускать!

– Староваты мы с тобой для соглядатаев, – покачал головой Паладий.

– Привлечем к делу твоего родственника, высокородного Авита, – предложил Рутилий. – Пусть его агенты оградят Гонорию и всех нас от большой беды.

Посольство вандалов с помпой разместили во дворце сенатора Пордаки, ныне принадлежащем императрице. Сенатор Рутилий поселился там же, хотя заботливый Паладий приглашал его в свой дом, к слову, один из лучших в Медиолане. Но упрямый Намициан не хотел слышать никаких увещеваний и рвался выполнить свой долг перед Римом до конца. Высокородный Туррибий хоть и удивился слегка настойчивости, с которой его старый друг намеревался разделить кров с вандалами, но препятствий Рутилию не чинил. Дворец Пордаки был настолько обширен, что без труда вобрал в себя и рексов, и их немногочисленную свиту, и римского сенатора.

Послов Гусирекса от имени божественного Валентиниана и сиятельной Плацидии приветствовал красноречивый магистр двора Валериан, муж дородный и величавый, способный задурить голову любому человеку. По его словам, божественный Валентиниан, занятый неотложными делами, мог принять послов только через семь дней, а пока император предлагал вандалам ничем себя не стеснять и наслаждаться красотами славного города Медиолана. Обычно послов выдерживали в столице и месяц, и даже более того, дабы не ронять престиж Рима перед варварами, но для вандалов решили сделать исключение ввиду особой важности предстоящих переговоров для империи. Быть может, впервые в своей истории Великий Рим уступал завоеванные земли варварам, и это печальное событие собирались отметить с большой помпой, дабы показной роскошью прикрыть срам горчайшего поражения. Красноречие Валериана было подкреплено обильными возлияниями и изысканными кушаньями, которые расторопные рабы выставили на стол. Янрекс ел с большим аппетитом, комит Ратмир от него не отставал. Рутилий с прискорбием отметил, что пьют молодые люди еще старательнее, чем едят. Сам он проявил разумную в его возрасте осторожность в отношении еды, но слегка перехватил с горячительными напитками. Тем не менее у Рутилия достало сил, чтобы самостоятельно добраться до выделенных ему апартаментов. Поддержка высокородного Туррибия была в данном случае не в счет, поскольку комита самого покачивало после сытного обеда. То ли от выпитого вина, то от острых блюд, приправленных дорогостоящими специями, но сенатора вдруг потянуло на откровенность. Ему почему-то показалось, что в лице Туррибия он найдет радетеля интересов Великого Рима. В конце концов, Туррибий, верой и правдой служивший божественному Гонорию, не заслуживал горькой судьбы изгнанника, выпавшей на его долю.