Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Алексаша наконец разомкнул губы:

— Шевелится…

— Что вы сказали?

— Шевелится чувство, пан головной атаман!

Алексаша произнес это уже в полный голос: в конце концов, здесь он ничем не рисковал. Петлюра одобрительно кивнул:

— Я так и думаю, пан сотник, что шевелится. Вы курите?

Алексаша с радостью схватил папиросу, зажег и жадно затянулся.

Петлюра тоже закурил и пустил клуб дыма. Склонившись над столом, он заговорил уже совсем доверительно:

— Когда в списке офицеров, желающих получить разрешение уехать на Дон, я прочитал вашу фамилию, я сразу вспомнил ваш рапорт в ту славную ночь: «Пан головной атаман, хай живе ненька Украина!..» И, признаюсь, в первую минуту был поражен. Но в следующую… мне пришли на ум эти соображения о возможности двойственных чувств в наше сложное переходное время… И тогда я приказал, — при слове «приказал» голос Петлюры зазвенел металлом, — приказал дать мне ваш формуляр и вообще… представить сведения… о вас и вашей жизни…

У Алексаши опять захолонуло сердце.

— Контрразведка представила мне сегодня ваше личное дело.

Алексаша бледнел. У него захватило дыхание. Ему хотелось плакать.

— Вы были на позициях, имеете орден, в тылу исправно несли службу при вашем начальнике. Пользовались даже особым доверием — контрразведка имеет сведения, что в самые напряженные дни вас командировали со специальным поручением в ставку…

Теперь Алексаша был твердо уверен, что в живых его уже нет. Голос Петлюры доносился к нему словно из потустороннего мира:

— Персональные данные о вас: из порядочной семьи интеллигента украинского происхождения, сестра — молодая, но уже хорошо известная деятельница на поприще распространения украинской национальной культуры через органы «Просвиты» — это делает и ей и вам честь. Что же до…

Упоминание о сестре и ее преданности национальному делу солнечным лучом сверкнуло в сознании уже помертвевшего Алексаши, и он нашел в себе силы ухватиться за этот лучик, как за соломинку:

— Пан атаман, уверяю вас, что мой брат…

Но перебивать речь начальника — это нарушение воинской субординации, и Петлюра повысил голос:

— Брат! Что ж, это, конечно, горе — потерять родного брата, но, — Петлюра развел руками, — что ж поделаешь: жестокий закон войны!.. Раз ваш брат погиб, выполняя приказ высшего командования, пускай и генерала Корнилова, память о нем всегда будет жить в сердцах его родных и… вообще в сердцах…

Алексаша вмиг словно заново на свет родился: петлюровской контрразведке не известно, что Ростислав дезертировал, что принимал участие в восстании, а сейчас якшается с Красной гвардией!

Алексаша глубоко затянулся дымом и выпустил его колечками: лафа! А он, дурило, собирался драпать из комендатуры, когда услышал, что его зовут к самому Петлюре!..

— Вы едете к Каледину, — сказал Петлюра, и это утверждение отрадно было услышать Алексаше, — и я решил поручить вам… небольшое дельце, которое я не могу доверить… гм… телеграфной ленте и другим способам официальной связи.

Алексаша насторожился: матерь божья, он будет доверенным лицом.

— Понимаете, господин Драгомирецкий, — говорил Петлюра, уже совершенно интимно, не прибегая даже к рангам и титулам, — мы не признаем за Советом Народных Комиссаров прав центрального правительства и стоим — это тоже ни для кого не секрет — за создание центрального правительства Российской федерации из представителей правительств всех национальных республик, появившихся на территории бывшей Российской империи. Но атаман Каледин должен знать, что для достижения этой цели мы готовы на… крайние, чрезвычайные, я бы сказал, формы совместных с донским правительством действий! Вы поняли меня, господин Драгомирецкий?

Алексаша не решился сказать «нет», но и сказать «да» он тоже не отважился.

— Я говорю — крайние и чрезвычайные формы! — подчеркнул Петлюра. — Договоры, переговоры и всякую дипломатическую болтовню я отбрасываю. Как командующий вооруженными силами, я вижу только одну целесообразную — крайнюю форму борьбы… Вы меня понимаете?

Алексаша не решался сказать ни «да», ни «нет».

— Вооруженную! Военные действия, господин Драгомирецкий!

— Понимаю.

— Я хочу, чтоб вы так и передали атаману Каледину! В официальных выступлениях я не могу об этом говорить. Вы меня понимаете?.. Вы должны указать атаману, что мы уже фактически начали эти действия: мы отпустили с Украины все полки донских казаков — двенадцать полков! Мы свободно пропустили на Дон и киевские военные училища — шесть тысяч штыков! Мы разрешаем беспрепятственно уезжать с Украины к атаману Каледину всем господам русским офицерам… Это — доказательство нашего желания действовать сообща с атаманом Калединым. И это фактически начало военных действий против Совета Народных Комиссаров, потому что одновременно мы задерживаем красногвардейские отряды, направляемые против войск донского правительства из России, из Харькова и Донецкого бассейна… Все это вы должны особо подчеркнуть в разговоре с атаманом Калединым!

— Понимаю! — Алексаша заморгал. — Но не понимаю, как…

— Чего вы не понимаете?

— Как я попаду к самому атаману? Меня могут к нему не допустить.

Петлюра взглянул на офицера с усмешкой:

— Господин поручик, нашей контрразведке отлично известно, что к генералу Корнилову со специальным поручением вы ездили не от… штаба Киевского округа, а от… группы членов союза офицеров Юго–Западного фронта, которая присвоила себе название… гм… «Организация тридцати трех»…

Алексаша снова — в который уже раз — начал бледнеть: этот проклятый барон Нольде знал все ж таки слишком много.

— Вас принимал адъютант Корнилова герцог Лихтенбергский?

— Д… да.

— А посылал… штабс–капитан Боголепов–Южин?

— Д… д… да.

— Герцог Лихтенбергский вместе с генералом Корниловым на Дону. Штабс–капитан Боголепов–Южин тоже на Дону. Вместе с бывшим помощником Керенского, эсером–террористом Борисом Савинковым, они находятся при атамане Каледине и формируют офицерские части из… не донцов. Вам все понятно, господин поручик?

— Все!

Алексаша вскочил, вытянулся, щелкнул каблуками:

— Разрешите выполнять?

— Садитесь, поручик, еще два слова.

Алексаша сел. Потом непринужденно закинул ногу на ногу.

— Господин Петлюра, но поверит ли атаман Каледин, что я… простой поручик… облечен столь высокими полномочиями? Чем мне подтвердить… достоверность моих слов?

— Я уверен, — сказал Петлюра, задумавшись на миг, — что вы не имеете в виду… письменный мандат?

— Нет, нет! — вырвалось у Алексаши. — Только не мандат!

Он сразу представил себе, как красногвардейская застава где–нибудь на глухой станции производит обыск, обнаруживает у него в кармане такой мандат и… вот уже его ведут к стенке — на расстрел.