Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— И я так думаю, — успокоил его Петлюра. — А чтоб у атамана Каледина не возникло никаких сомнений насчет того, что вы ему передадите, можете ему сказать: вам известно, что… через несколько дней к нему в Новочеркасск прибудет эшелон с пломбами и красными крестами на дверях вагонов… Эшелон, который свободно пройдет через все заставы и не будет задержан ни одной заградиловкой, ибо это эшелон с медикаментами Красного Креста — американского Красного Креста! Запомните это!

Алексаша посмотрел на Петлюру с сомнением: неужто эшелон с медикаментами Красного Креста, путь даже уважаемого американского, произведет на атамана Каледина столь сильное впечатление?

— А этот эшелон действительно прибудет! — сказал Петлюра. — И известно о нем только американскому консулу на Украине и американскому консулу в Новочеркасске. Ну и мне да атаману Каледину — от них; больше никому!

Алексаша встрепенулся:

— Ага! Слова про эшелон — пароль!

— Какой там к чертовой матери пароль! — даже рассердился Петлюра. — Сорок вагонов с пулеметами, карабинами, патронами, гранатами и снарядами! Это — оружие для армии атамана Каледина. Дон далековато от фронта, и там у них туго с боеприпасами и оружием. Американцы великодушно презентуют это Каледину. А я… беспрепятственно пропускаю через Украину… Теперь вам все понятно, господин поручик?

— Все!

Алексаша снова вскочил, вытянулся, щелкнул каблуками.

— Выполняйте!

1

Американский консул Дженкинс занимал в гостинице «Европейская» угловой номер «люкс–модерн» — окнами на юг и восток. Широкая панорама, открывавшаяся оттуда, чаровала взор.

Слева, за Александровским спуском и зарослями приднепровских склонов, — синий плес Днепра, светлые отмели Труханова острова, сизые дали до самых лиловых берегов Десны.

Милый, тихий, целительный для усталой души, божественный пейзаж.

Прямо — в стиле «модерн» особняк Купеческого собрания и, над монументальным пьедесталом повергнутого еще в марте месяце памятника «царю–освободителю», кручи Царскою сада: зеленолистые — летом, кавказская чернь голых ветвей на серебре блеклой лазури небосвода — сейчас, осенью. Отрадный отдых для утомленного взора.

Справа — приятным контрастом мирной природе — живая, бурлящая, в водовороте городского движения, Царская площадь: трамвайное кольцо с причудливым павильоном в центре, разворот маршрутных автооминбусов, стоянка моторов–циклонеток, биржа извозчиков–лихачей с серыми в яблоках рысаками. Суетливое кипенье деловой жизни при слиянии двух шумных столичных магистралей — Крещатика и Александровской, a в перспективе, прямо против окон гостиницы через площадь, импозантный фасад Исторического музея. Услада для ценителя прекрасного.

Фризы и дорические колонны архитектурного шедевра Городецкого, стремившегося воссоздать величественные линии древних Селунитсих храмов, особенно ласкали взор мистера Дженкинса. Ибо он был эстет. Мистер Дженкинс любовался изысканным творением зодчества, и сердце его замирало в предвкушении предстоящего наслаждения.

Ведь этот архитектурный шедевр таил в себе еще неисчислимое количество художественных ценностей. Палеолит, неолит, трипольская культура, неповторимые изделия киммерийских, эллинских, скифских времен, драгоценные памятники старославянства, истории Руси и раритеты украинской старины. Кремень, терракота, бронза, эмаль, медь, серебро, золото, стекло, наконец, дерево из–под резца мастеров древних и средневековых, а также и наших дней. Особую ценность представляли уникальные коллекции, не повторяющиеся нигде в мире, ни в одном собрании любителей! Коллекция пасхальных писанок — десять тысяч разрисованных яиц. Подбор «Козаков Мамаев» — полсотни экземпляров: с бандурой, с коником–вороником, с саблей в сече, в беседе с паном и с чертом, в забавах с распутными молодицами, с сорочкой в руках — в поисках вшей, в позах и вовсе непристойных… А живопись? Шевченко, Трутовский, Штернберг, Мартинович, Микешин, Сластён, Репин, Верещагин, Васнецов…

Боже мой! Чего только не было в этой подлинной сокровищнице народного творчества!

Богатейшая, бесценная экспозиция музея была отлично известна мистеру Дженкинсу — эстету и покровителю искусства — еще из Петрограда, по спискам и фотографиям, имевшимся у мистера Терещенко и мистера Ханенко. Терещенки и Ханенки еще в июле месяце догадались перевести свои коллекции из собственных дворцов, где, ввиду революционного времени, держать их дальше, разумеется, было небезопасно, в городской музей и добились от городского самоуправления, что музей будет объявлен, на всякий случай, национальным заповедником. После прихода к власти Центральной рады Терещенко уже не стоило ни малейшего труда получить у профессора Грушевского и грамоту на то, что сей заповедник есть «национальное украинское достояние».

Теперь на очереди была задача: как вывезти все эти богатства из Киева и транспортировать в Америку?

Стояла и другая нелегкая задача: Терещенко и Ханенко спрашивали за свои сокровища десять миллионов, а Дженкинс имел полномочия от американских банков, через страховые компании разумеется, лишь на пять миллионов. Комиссионных ему, Дженкинсу, эстету и покровителю искусств, — десять процентов.

Из своего окна на третьем этаже мистер Дженкинс увидел: к подъезду отеля, обогнув трамвайный павильон в центре площади, подкатил автокабриолет «рено». Из автомобиля вышел стройный мистер в пальмерстоне и черном котелке. Элегантная бородка обрамляла его матовое лицо. Если б не слегка вздернутый нос, этого мистера можно было бы считать красавцем. Впрочем, женщинам он, несомненно, должен был нравиться и таким. Мистер красавчик поднял воротник пальмерстона, как только ступил из автомобиля на тротуар, и поспешно направился к подъезду. Было это несколько странно: люди обычно поднимают воротник пальто, выходя из дому на улицу, а не заходя с улицы в дом. Мистер, совершенно очевидно, не хотел, чтоб его увидели и узнали.

Мистер Дженкинс взглянул на фотографию, которую все это время держал в руке. С фотографии смотрело на него то же лицо.

Винниченко!

2

Винниченко поднял воротник, нырнул в него бородкой и торопливо пробежал в вестибюль, потом по лестнице — наверх. Люди сновали туда и сюда, в Киеве его знала — или, по крайней мере, должна была знать — каждая собака, а куда ж это годится, если станет известно, что он, премьер правительства республики, шатается по приемным иностранных дипломатов! Сперва Владимир Кириллович подумал даже: не нацепить ли на нос темные очки, — к чему частенько приходилось прибегать во времена подпольной конспиративной деятельности. Но тут же и отбросил эту мысль: было бы слишком унизительно маскироваться в государстве, коего ты глава! O–xo–хо! Чего только не приходится испытывать человеку, для которого идея превыше всего!