Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Но едва трубка коснулась рычажка, телефон зазвонил снова.

Это был еще рад мистер Багге,

— Сэр, льщу себя надеждой, — заворковал добросердечный мистер Багге, — вы не будете в претензии, что я разрешил себе побеспокоить вас еще раз. Но, получив соответствующие запросы из Лондона, я хотел бы проинформироваться…

— Как отнесется наше правительство к ультиматуму?

— Вот именно, сэр! И как это вы догадались?

— Мы не будем отвечать на ультиматум.

— Да что вы говорите? Но ведь это означает…

— Совершенно справедливо, сэр!

Винниченко раздраженно положил трубку. К дьяволу этих проклятия конквистадоров! Со своим империалистическим нахальством они уже позволяют себе… вмешиваться во внутренние дела других государств!..

Но излить свое возмущение до конца Винниченко не дали: телефон уже снова трещал вовсю.

— Пане Винниченко? Говорит Сергей Ефремов. Перед лицом столь знаменательных событий на историческом пути нашей нации хочу надеяться, что вы наконец прозреете! Неужто вы и теперь не видите, что большевики впрягают вас в свою московскую тройку и покрикивают «но» и «тпру»? Разве может идти речь о каких бы то не было федеральных связях с Московщиной? Немедленное провозглашение полной самостийности Украины — вот единственно возможный ответ на этот наглый кацапский ультиматум!..

Фу! Винниченко оросило горчим птом: нелегкое это дело строить государство, хотя бы и по телефону. Одной рукой он нашаривал по карманам платок, а трубки даже не вешал — только прижал рычаг. Телефон зазвонил еще под его руной.

— Здравствуйте. Говорит Добрый.

— Ах, господин Добрый, Слушаю! Чем обязан?..

Речь у Доброго была добрейшая — Владимир Кириллович прямо воочию видел, как господин Добрый весь расплывается в благожелательной, приятной и радостной улыбке.

— Мы недовольны нами, глубокоуважаемый Владимир Кириллович, — нежно лепетал добродушный банкир, — нет, нет, и слышать ничего не хочу: мы недовольны.

Горячий пот на челе Винниченко сразу высох, но вместо того заструился холодный. Добрый, опять недоволен?! А как же будет с ассигнованиями на выплату задержанной за два месяца заработной платы рабочим заводов и сотрудникам учреждений? Ведь договорено, что Добрый гарантирует свою ипотеку… под залог секвестрованных царских земельный владений на Украине… Винниченко наконец нашел платок и стал вытирать пот.

— Какова причина вашего недовольства, осмелюсь спросить?

— Федеративная связь с Россией нам никак не с руки, многоуважаемый Владимир Кириллович.?

— Что? — Винниченко оторопел. Да ведь в прошлый раз вы, наоборот, как раз возражали против, как вы выразились, сепаратистских тенденций Центральной рады!

— То–то и есть, то–то и есть! — сладенько журчал господин Добрый. — Это уже в прошлом. Раз государство, так государство! Каждое государство, раз оно государство, должно вести самостоятельную политику…

— Ничего не понимаю! — откровенно признался совсем сбитый с толку Винниченко.

— А и понимать тут нечего, дражайший Владимир Кириллович. Темпора мутантур эт нос мутамус… Или как там, хе–хе? Давненько, знаете, кончал гимназию и уже позабыл латынь. Времена меняются и мы меняемся тоже… Обстоятельства ведь сейчас складываются совсем иначе. Поскольку предъявлен ультиматум, следует ожидать военных действий между Украиной и Россией. А если война, то и взаимоотношении с всероссийской банковской системой нам только свяжут руки, дорогуша! Вот если бы Украинское государство было самостоятельным, то ваше правительство по случаю войны могло бы объявить мораторий — и наши банки заморозили бы выплаты российским контрагентам…

— Мораторий! — всплеснул Винниченко одной рукой, потому что в другой у него были телефонная трубка. В финансовых дедах он разбирался плохо, но это было доступно его пониманию. — Да ведь советское правительство еще когда национализировало все банки!

— Но у нас здесь, на Украине, правительство не советское?

— Гм… Разумеется…

В эту минуту — на минуту, конечно, — Винниченко даже пожалел, что на Украине не советская власть. Добрый тем временем продолжал лепетать:

— А мы, использовав задержанную в наших сейфах валюту, могли бы, хе–хе, открыть свой — независимый — эмиссионный банк…

— Эмиссионный?..

Что бы оно значило — «эмиссионный банк»? Так далеко познания Винниченко в области финансов не простирались.

— Эмиссионный же, эмиссионный, дорогуша! То есть печатать свои собственные украинские деньги…

— Деньги?.. А… а как же… а кто же их нам напечатает?

— О! Господин Кульженко справится с этим!

Кульженко… Кульженко принадлежало урочище «Кинь грусть» за Куреневкой — это Владимир Кириллович знал: там был уютный загородный ресторанчик с отдельными кабинетами… Ах, да, и типография на Владимирской! Там даже печаталась какая–то из книжек Владимира Кирилловича…

— Словом, многоуважаемый, мы считаем, что вам следовало бы провозгласить вполне, хе–хе, самостоятельной государство! Чтоб если уж война, то — не гражданская внутри одной федерации, а как полагается — между совершенно отдельными суверенными государствами. Тогда наша ипотека и наша эмиссия будут иметь возможность непосредственно получать обеспечение и займы в иностранных банках… Например — американских. Я уже, знаете, перекинулся тут словцом с одним американцем, вполне полномочным, уверяю вас…

Плавая то в холодном, то в горячем поту, Винниченко пообещал сегодня же поставить этот вопрос на заседании Малой рады. Телефонную трубку он уже и ни клал — лишнее занятие: все равно сейчас кто–нибудь позвонит. Он просто прижал рычаг пальцем. И не ошибся — аппарат уже тарахтел.

— Кто там? — совершенно обессиленный, спросил Винниченко.

— Говорит Дженкинс, — услышал он.

— A! Мистер Дженкинс! Я слушаю вас!

— У меня к вам совершенно конфиденциальное дело, мистер Винниченко. Не могли бы мы с вами сейчас встретиться? Не у меня, конечно и не у вас, а… где–нибудь на нейтральней почве? Ну, скажем: ваша машина идет, например, в Пущу–Водицу, и моя машина идет в Пущу–Водицу. А там по дороге есть такой ресторанчик «Кинь грусть». Очень, знаете, многообещающее название! А? Итак, договорились, мистер Винниченко?..

3

Это была, собственно, первая настоящая ссора между Винниченко и Петлюрой, хотя и до этих пор взаимоотношения их, на сторонний взгляд, были похожи на сожительство двух ревнивых, хотя и любящих сердец, а на самом деле больше напоминали брак без любви, требующий беспрерывной демонстрации на людях нежных чувств. И вот сорвалось…

И самому шефу, Грушевскому, не удавалось их утихомирить.

— Да побойтесь бога, господа! — взывал Михаил Сергеевич. — Перед лицом истории!.. В предвидении грядущих событий… В грозный час, когда решается будущее нации!..