Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Шульгин потирал руки, мялся и наконец добавил:

— И граф Чернин рекомендует нам…. воспользоваться ультиматумом Совнаркома, объявить Украинское государство независимым…

И все опять уставились на него. И опять больше всех ошеломлен был Винниченко. Ведь мистер Дженкинс тоже рекомендовал провозгласить… независимость Украины. И обещал в этом случае признание от правительства США. Своих аргументов мистер Дженкинс и не скрывал: Соединенные Штаты Америки заинтересованы в раздроблении великой Российской державы, какая бы она ни была — революционная или контрреволюционная.

Словом, решение принято: делегацию посылать! Но оповестить на всякий случай, что направлена она только для… наблюдения и информации…

Для того же, чтоб при этом демарше не проиграть ни в глазах австро–германского блока, ни в глазах Антанты, решено немедленно выпустить воззвание.

И воззвание должно была быть не какое–нибудь там. Оно обращалась сразу в три адреса: ко всему миру; к правительствам, созданным на территории бывшей Российской империи; и к собственному народу.

Всему миру, государствам обеих воюющих сторон, адресовался призыв: прекратить войну и немедленно заключить мир — как будто именно генеральному секретариату Центральной рады это и пришло на ум, а вовсе не большевистскому Совету Народных Комиссаров, в первый же день его существования.

К правительствам национальных окраин, созданным на территории бывшей Российской империи, адресован был призыв: всем, всем, всем направить свои делегации на мирную конференцию в Брест. А ежели у кого такой возможности не будет, перепоручить свои полномочия… делегации УНР.

К собственному народу обращалась длиннейшая декларация с изложением всех претензий, предъявляемых к Совету Народных Комиссаров, со взваливанием всех грехов на его плечи, с обвинением его в попытке навязать украинскому народу гражданскую войну..

Заканчивалась эта декларация такими словами:

«Чего мы хотим? Мы хотим создать всероссийскую федеративную единую социалистическую власть — от большевиков до народных социалистов включительно. Мы требуем немедленного всеобщего демократического мира — чтоб ни одна рука крестьянина, рабочего или солдата не…»

4

«…Мы требуем немедленного всеобщего демократического мира — чтоб ни одна рука крестьянина, рабочего или солдата не поднялась на брата своего. Чтоб ни одна капля крови не пролилась в братоубийственной войне. Довольно крови!..»

Это воз знание читал весь Киев — оно было расклеено в виде листовок на всех афишных тумбах, фонарных столбах и сборах. Его читали в Одессе, Екатеринославе, Харькове и по другим городам Украины, потому что оно появилось на столбцах всех газет. Его читали свежеиспеченные правительства на Кавказе, Урале, в Сибири и на Дону: телеграф передавал его всем–всем–всем. Возможно, читали его и в воюющих странах по ту и другую сторону фронта — ведь разведки действовали быстро и безотказно.

Читали его сейчас также гимназист Флегонт Босняцкий и студентка–фармацевт Лия Штерн.

Флегонт и Лия читали текст воззвания, стоя у витрины с правительственными сообщениями на углу Крещатика к Прорезной. Встретились они случайно: Флегонт направлялся на Прорезную, где помещалась центральная «Просвита», Лия спешила из дому на Печерск, в клуб большевиков. И это было действительно случайная встреча — не так, как раньше, когда Флегонт подкарауливал где–нибудь за углом, а потом появлялся перед Лией и, краснея, восклицал: «А, это вы! А я и не ожидал вас встретить…»

Они поздоровались: Лия сдержанно — после разговора с Мариной она твердо решила избегать Флегонта; Флегонт — отводя глаза, он тоже твердо решил: или Лия, или Марина. Но вот увидел Лию — и стало ему как–то не по себе. Словно бы он… изменил. Нет, какая же тут измена? Может быть, просто стыдно? Стыдно оттого, что он теперь ведь уже не такой, каким был раньше, а какой–то иной, Ведь с Мариной он познал любовь а на Лию смотрит теперь… как–то не так… И странно: чего–то и прошлом было как будто… жаль.

И Флегонт поспешил поделиться чувствами, взволновавшими его при чтении воззвания:

— Товарищ Лия! Вы видите? Долой братоубийственную войну! Мир между народами! Вот чего жаждет Центральная рада! А вы говорили…

— Милый Босняцкий, — ответила Лин, тоже стараясь не смотреть на Флегонта. — Но ведь именно этого требовал Совет Народных Комиссаров с первого же дня. На этом, собственно, и стоит советская власть: это ее первый декрет.

— Ну так что? — Флегонт вспыхнул. — Вот и хорошо! Значит, Совет Народных Комиссаров и Центральная рада — заодно! А вы говорили…

Лия положила, руку на рукав его гимназической шинели. С серого хмурого неба порошило, и снежинки пушистыми искристыми мушками садились одна за другой на серое ворсистое сукно. Они цеплялись за ворсинки и словно трепетали крылышками. Из щеке у Флегонта снежинки сразу таяли и стекали мелкими быстрыми сверкающими капельками.

— Босняцкий, — примирительно заговорила Лия, — милый Босняцкий, согласитесь — вы не можете не согласиться, — что все это страшно, все это отвратительно: Центральная рада день за днем все больше и больше скатывается на позиции антинародные, контрреволюционные… — Она повернулась к Флегонту, и речь ее снова зазвенела страстью. — Это наглое игнорирование власти, установленной самим народом в восстании! И вообще — непризнание Советов на местах отказ переизбираться по требованию Советов, наших же украинских Советов! А это преступное разоружение и высылка большевизированных частей! Да где там — большевизированных, просто всех солдат–русских! Подумайте, какой это ужас! Это не просто экономический или политический сепаратизм, это какой–то зоологический национализм, это… И вас это не возмущает? Вы прощаете это? Вы с этим согласны?

Флегонт резко повернулся к Лии. Он еще сильнее побледнел. В глазах у него стояли слезы. А впрочем. возможно, что это скатились, растаяв, снежинки с ресниц. Но голос его срывался, когда он заговорил:

— Я не хочу для Украины главенства ни над одним народом… Ни политического, ни экономического, ни… еще какого–то там зоологического! Но я хочу, чтоб и над моим народом не главенствовал другой — ни экономически, ни политически, ни еще как–нибудь иначе… Неужели это национализм?

— Да при чем же тут народы? Центральная рада — это не народ. Это кучка узурпаторов.

Но Флегонт не слушал, он говорил сам, он почти кричал, — и прохожие оглядывались на юношу и девушку у витрины, споривших так страстно. Впрочем теперь спорили все, — и люди, бросив быстрый взгляд через плечо, спешили дальше по своим делам.

— И я хочу этого для каждого народа! Слышите — для каждого, любого народа на земле! Свободы и независимости для всех народов! Так национализм это или — интернационализм?!