Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

— Вперед! — кричал Гречка. — Прочь с дороги, барбосы!

Толпа замедлила ход, но продвигалась дальше.

Демьян расслышал слова капрала Олексюка — в самом деле, так, как он говорит, было бы, пожалуй, луше. Но и остановиться уже не было возможности. Революция ведь! Столько же ждали! И в окопах на фронте! И в Косом капонире! И перед военно–полевым судом под угрозой смертного приговора! Революцию нужно делать! И верно товарищ прапорщик Дзевалтовский говорил: здесь, в своем селе, отвоюешь землю — всем крестьянам на Украине или в России будет земля! На Украине или в России завоюешь власть Советов — придет счастье и ко всем трудящимся, хоть в Испании или в Китае…

Толпа была уже в нескольких шагах от ворот экономии.

— Приготовиться! — завопил гайдамак.

И все гайдамаки и донцы вскинули винтовки и защелкали затворами.

Толпа снова приостановилась. Кое–кто метнулся в сторону.

— Прочь с дороги, буржуйские прихлебатели! — закричал Гречка.

— Да разве вы — нелюди? — взмолился кто–то.

— И для ваших же ртов хлеб сеять будем, чтобы вы подохли.

— Предупреждаю! — крикнул гайдамак. — После третьего предупреждения — огонь.

Толпа медленно, но двигалась.

Демьян подхватил Вивдю — она снова обвисла у него на руке.

— Пан–товарищ! — говорил торопясь капрал Олексюк. — Вы все–таки солдат! Разве можно вот так, толпой, просто!..

Но от Демьяна с Гречкой он не отставал, шел третьим, впереди.

— Предупреждаю вторично! — надрывался гайдамак. Толпа еще замедлила ход, но все–таки двигалась. До ворот оставалось шагов пятьдесят. Стало тихо. Только сзади, откуда–то издалека, доносились проклятья и мольбы Вакулы. Демьян чувствовал, что вот сейчас заплачет или засмеется — как перед атакой.

— Предупреждаю в третий и последний раз!..

А толпа двигалась…

1

Документы и выписку из тюрьмы нужно было получать у самого коменданта.

Юрий Коцюбинский сидел перед столом дежурного офицера в состоянии полнейшей апатии, невнимательно слушал чтение протоколов и бездумно поглядывал в окно.

За окном тяжело нависали седые петербургские небеса — тоскливые, как сам тюремный день. Ближе серой громадой поднимались мрачные стены и причудливые амбразуры павловского Инженерного замка. Офицер читал протоколы, как гнусавый дьячок читает деяния апостолов и великий пост, без какого бы то ни было осмысления, и у Юрия иногда слипались веки: хоть бы уснуть! Но стоило ему прикрыть глаза, как сразу же начинала кружиться голова: после десятидневной голодовки он еще не оправился и был слишком слаб.

Мертвенным голосом церковного дьячка дежурный офицер читал о том, что прапорщик Коцюбинский Юрий Михайлович был арестован за участие в антиправительственном мятеже июльских дней и за подстрекательство к таким же действиям подчиненных ему солдат 180–го полка и находился под следствием два с половиною месяца. Пребывая в заключении, упомянутый прапорщик систематически нарушал тюремный распорядок, а именно: трижды, неведомо коим противозаконным путем, установив связь с «волей», выступал в газетах. Первый раз — в газете «Рабочий путь» опубликовал протест против ареста представителей левых партий. Второй раз — с группой других заключенных письменно приветствовал нелегальный Шестой съезд антиправительственной партии большевиков. И в третий раз — в числе тридцати восьми арестантов — на страницах газеты «Рабочий и солдат» угрожал объявить голодовку–протест. Наконец, именно в дни путча генерала Корнилова заключенный Коцюбинский свою угрозу осуществил и в течение десяти суток не принимал пищи, доведя себя таким способом до состояния предельного физического и психического изнурения и возможного, согласно заключению тюремной больницы, «конссиссере сиби мортем».

Офицер на мгновение поднял свой равнодушный ко всему на свете чиновничий взор:

— Военный юристы подчеркивают: «конссиссере сиби мортем», а не «мортем окумбере» или «мортем суа мори», — вы, кажется, учились в гимназии и должны понимать латынь?

Коцюбинский кивнул.

Однако дотошный военный чиновник счел своим долгом сделать точный перевод:

— Что означает «причинять смерть себе самому», а не умереть принудительной смертью или смертью естественной… Таким образом, отклоняется какое бы то ни было основание для обвинения тюремной администрации в покушении на вашу жизнь, а также и основание для констатации смерти в результате какой–либо болезни, если бы вы все–таки вскоре умерли от истощения и кто–нибудь из ваших родных или друзей пожелал бы начать судебный процесс. Вам понятно?

Коцюбинский снова кивнул. Ему было безразлично.

— Распишитесь.

Коцюбинский взял из рук офицера перо и склонился над протоколом, а офицер вынул из папки второй документ — выписку об освобождении из тюрьмы.

В эту минуту дверь из коридора широко распахнулась и через комнату быстрым, стремительным шагом прошел офицер в малиновой черкеске без погон. Не постучав, точно так же порывисто и решительно, офицер отворил другую дверь и скрылся в кабинете коменданта.

Коцюбинский мельком взглянул на лицо офицера в черкеске: взъерошенные волосы ниспадали прядями на лоб, челюсти были плотно стиснуты, под скулами выпирали желваки, глаза смотрели остро, пронзительно, пожалуй, даже исступленно.

Дежурный офицер индифферентным взглядом проводил офицера в черкеске, опустил свои рыбьи глаза на бумаги перед ним, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью кабинета начальника, — оттуда никаких звуков не доносилось — и снова начал гнусавым голосом читать Коцюбинскому текст следующего документа.

В тюремной выписке отмечалось, что подследственный прапорщик Коцюбинский временно — до военно–полевого суда, который должен состояться в скором времени и о дне которого будет сообщено особо, — освобождается из тюремного замка на поруки Петроградского комитета Российской социал–демократической партии большевиков.

— Распишитесь в получении.

И пока Коцюбинский ставил свою подпись, офицер тем же нудным, почти без модуляций, голосом, лишь слегка искривив тонкие губы в улыбке, — это было первое движение на его лице — говорил:

— Вот какие дивные дела творятся теперь на свете, прапорщик! Вас отпускают до суда на поруки, ибо нет юридических оснований не разрешить поруки, но берет вас на поруки партия, которая юридически хотя и не лишена легальности, однако фактически находится в состоянии полулегальном, как сказали бы юристы, ибо даже съезд этой партии происходил нелегально, а вождь ее скрывается в подполье, ловко уходя от преследования сотен агентов, которые сбиваясь с ног, рыщут за ним повсюду. Поистине, чудны дела твои, господи!..