Христиан Вульпиус - Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников

Один из друзей зажег свечу и поставил перед ним на стол. Наполнил его бокал.

— Так что? Замок скоро будет набит битком? — задал вопрос Чинтио.

— О, скорее бы уж он до самой крыши заполнился врагами французов! Замок станет благословенным местом пребывания храбрецов! Девяносто человек уже здесь, — ответил Астольфо.

— Хоть бы мы уже все оказались на Корсике! — вздохнул Лодовико. — За того, чей клинок опрокинет в песок первого француза, я закажу отслужить десять месс, а всей его семье, если он падет на поле боя, будет спета ex profundis [10] Обычно de profundis. Начало католической молитвы «De profundis ad te Domine clamavi…» — «Из глубин к Тебе, Господи, воззвал…» (лат.). при белых свечах, за мой счет.

Астольфо улыбнулся.

— Самое позднее, — сказал он, — завтра поутру сюда прибудет Амалато с тридцатью молодцами.

— А где же Малатеста со своими парнями? — спросил Луиджино.

— Он, — ответил Астольфо, — преследует черных монахов.

— Помоги им Господь! — сказал Лодовико. — Хоть бы ему удалось полностью истребить всю эту проклятую банду!

Олимпия улыбнулась и сказала:

— Этих черных монахов ты, видно, часто ругательски ругаешь?

— О да! Как ночной страж князя тьмы. Проклятые собаки! Они так глубоко высекли на моем теле память об их существовании, что при каждом повороте флюгера мои кости и нервы вспоминают о знакомстве с ними. — Лодовико взял бокал.

— Да! Тебя они здорово отделали, — сказал Джордано. — Каждое новолуние напомнит тебе это знакомство.

Лодовико зло рассмеялся:

— Каждый новый порыв ветра, говорю я! Они высекли у меня на коже Calendarium perpetuum [11] Имеется в виду конторская книга, в которую римляне заносили долги (лат.). , так что я все буквы чувствую в каждой жилке, когда кукарекают петухи. Но первому же из этих календарников, коего я заполучу в руки, я выдам вознаграждение, которое он прихватит с собой как кормовые и донесет до самого чистилища. К тому же в клювы воронья он попадет таким растерзанным, что они его без труда по кускам растащат. Видите, я так зол на этих черных календарников, что хотел бы каждого из них наделить всеми смертными грехами рода человеческого и всеми чумными бубонами Леванта!

Ринальдо все еще молча слушал их разговор под звон усердно осушаемых бокалов. Но вот отворилась дверь, и в комнату вошел старец из Фронтейи. Все поднялись и почтительно приветствовали его. Он дружески кивнул всем, они опять сели, и старец тоже сел к столу. Перед ним поставили две свечи и наполнили его бокал.

Старец завел речь:

— Замысел всех тех, кто здесь собрался, столь же чист, как воск и пламя этих свечей. Все вы полны решимости вступить на землю многострадальной страны. Удобренная кровью своих тиранов, она подарит нам богатый урожай славы! Мы сеем и собираем урожай для угнетенных. Мы — истинные пахари справедливости. Мы идем, дабы разбить цепи угнетенного храброго народа.

— Да, мы идем! — подхватил Луиджино.

— День возмездия, день спасения наступает, и новое солнце всходит над Корсикой… Дух благородного, несчастного Теодора, барона Нойхофа [12] Теодор, барон Нойхоф (1696–1756) — избран королем в 1736 году восставшими корсиканцами, низложен французами в 1738 году. , явись друзьям страны, которую ты любил и хотел спасти! — сказал старец.

Он медленно осенил крестом бокал, и вино тут же вспенилось, как перебродившее сусло. Пузыри взмывали вверх, громоздились друг на друга, обращались в пенящуюся стихию, лопались в воздухе и принимали форму какой-то взмывающей вверх туманной фигуры. Пламя свечей погасло, туманная фигура, вся светлая и прозрачная, вознеслась над столом и рассеялась.

Свечи вновь загорелись, видение исчезло, всё общество сидело словно онемев, а старец выпил вино за здоровье короля Теодора.

Еще все сидели в тишине, словно бы насыщенной надеждой, когда старец повернулся к Ринальдо и спросил:

— А тебе нечего сказать своим друзьям? Оставила тебя великая, доблестная идея, благородное желание быть спасителем Корсики? Ты отказываешься от славы защитника этого правого дела?

— Я отказываюсь от любой мысли о славе, каковая мне не подобает. Для атамана разбойников не растут пальмы славы, не зеленеют лавры бессмертия.

— Малодушный! Ты больше не наш храбрый, бесстрашный Ринальдини. Дух твой от тебя отлетел. Ты даже не тень твоей истинной сущности… О мой друг! Что сказал бы, услышав твои речи, твой прежний учитель, храбрый Онорио? Он, который так часто вместе с тобой восторгался героями древних времен! Что сказал бы он? Как огорчает нас такое твое состояние! Что могли бы мы для тебя сделать?

— Если вы действительно мои друзья, то забудьте, что меня звали Ринальдини. Не связывайте с этим именем никаких надежд на смелые деяния и позвольте мне, никому не известному и безымянному, спокойно умереть.

— Ринальдо! Друг мой! — Чинтио вскочил.

— Я испытываю жалость к тебе, Чинтио, к тебе, выхваченному из спокойного одиночества! Ты был там слишком счастлив, поэтому долго такое положение сохраняться не могло.

— Я испытываю жалость к тебе! — сказал старец.

— Дай мне доказательства твоей дружбы, — потребовал Ринальдо.

— Требуй!

— Обеспечьте мне, всемогущие, надежный отъезд с этого острова.

— Куда?

— На какой-нибудь маленький, незначительный островок, где есть место для меня и трава для моих коз. Там хочу я, в тишине и покое, средь пастухов и рыбаков закончить свою жизнь, никому не известный, не называемый по имени. Я подарю вам мои зарытые сокровища, я назову вам места, где они лежат, они вам при исполнении вашего замысла будут очень даже кстати. Меня же корабль пусть незаметно провезет по бегущим волнам мимо берегов страны, кандалы которой вы разобьете.

— Друг! Ты болен. Мы не оставим тебя до тех пор, пока ты не выздоровеешь, — сказал старец.

— Хочешь быть моим врачом, так будь столь же милосердным, как члены твоего цеха, и предай меня земле.

Ринальдо прикрыл лицо, все общество молчало, словно онемев.

Старец подал знак Астольфо. Тот вышел из комнаты. Тишину не нарушал ни единый звук.

Внезапно послышался бой барабанов в замке, по залам покатились звуки труб. Все вскочили.

— На нас напали! — зазвучали со всех сторон крики.

Ринальдо выхватил саблю и поспешил к двери. Здесь старец обнял его и с восторгом воскликнул:

— Да! Ты все еще тот же неустрашимый Ринальдини, тот же смельчак! Звуки труб и барабанный бой вырвали тебя из оцепенения. Эти звуки проводят тебя на Корсику, и гром наших орудий прогрохочет врагам: мститель идет!

Ринальдо озадаченно глянул на старца, сабля выпала у него из рук.

Старец сказал:

— Мы только разбудили то, что уснуло. Теперь мы знаем, что ты все еще Ринальдини. Трубы и барабаны могут молчать. Твой дух говорит сильнее и громче, чем твой рот. Что ни сказал бы ты, когда тебя мучают уныние и плохое настроение, мы тебе не поверим. Нам известны те звуки, что открывают тебя друзьям таким, каков ты есть. Чего не смог сделать голос дружбы, то смогли сделать звуки труб. А это и есть зов чести. Теперь мы знаем, что ты тот герой, которого мы ищем и вот нашли.