Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете

Нет, я не смогла, да и не захотела утаить всю историю от Булгариса. И слава богу. Пожалуй, если б не он, я бы наделала глупостей. Булгарис уберег меня от скорых шагов. Он списался с княгиней Дашковой и сумел продлить мое пребывание вне России, сославшись на мое пошатнувшееся здоровье.

«Забудь обо всем на время, дитя мое, — сказал отец Евгений, — груз слишком тяжел, надо к нему привыкнуть. Предайся пока скромной жизни, изученью наук и искусств, дабы обрести нужную тебе силу».

Мне хорошо было с ним, но, увы, предстояла разлука. Государыня-императрица, славная тем, что привечала достойных мыслителей, пригласила Булгариса в Россию. Тот согласился, но отсоветовал мне ехать с ним, ибо молва о моем происхождении уже коснулась его персоны и вместе с ней могла проникнуть в Россию и дойти до слуха императрицы.

«Тебе надобно затаиться, дитя мое, — сказал он. — Пусть минет время, там видно будет. Ты нынче крепка, разумна, найми дом в тихом месте, размышляй и молись. Я найду тебе верных людей и буду слать известия из России».

Так я и поступила. Прожила уединенно три года, составив себе круг друзей и сподвижников и проводя время в осознанье своей судьбы. Я уж не мучилась сомненьем. Дочь ли я самого государя или правителя Черногории, но предназначенье мое состояло в том, чтобы нести благо людям.

И вот я в России. Княгиню Екатерину Романовну по приезде мне видеть не удалось. Когда я направилась в дарованное ей имение Круглое, она внезапно отъехала в Петербург по неотложным делам Академии, оставив мне ласковое письмо с приглашением проведать ее на обратной дороге.

Я отправилась в Малороссию к отцу Евгению. Служба его в Петербурге не удалась, он слишком вольно высказывался, что пришлось не по вкусу императрице. Она удалила его в Херсонскую епархию, заказав написать труд об упадке Оттоманской империи и освоении новых земель.

В Киеве мне повезло. Старый приятель мой князь Павел Дашков пребывал теперь в должности адъютанта князя Потемкина. Он мне устроил дорогу, снабдив даже чистыми бланками с подписью князя. Отец Евгений посоветовал мне осмотреть Тавриду, так что вышло целое путешествие. Это первое мое странствие по русским краям, но я хочу объехать всю землю, узнать ее горе и радость, понять нужды людей.

Ты, Митя, верно пиши, лишнего не прибавляй, история моя забавна, и, что из нее получится, неизвестно. Возьми же сей крест, он твой по праву. Видишь, как складно устроена жизнь? Двадцать лет странствовала, чтобы вернуться к тебе. Как приедем в смоленское, к матери сходим. Славная была женщина.

А вы, Петр Иванович, не грустите. Я нынче открылась вам и почему-то знаю, что вы мне друг. И дело не в том, что издавна связаны, а просто чувствую близкую душу. Ведь я богата, но все же одинока, и многие льнут к моему достатку, не понимая, что деньги-то не мои, а дадены в руки, чтоб обернуться добром для людей. Давайте же вместе об этом стараться, глядишь, и выйдет у нас хорошее дело…

Так говорила она, глядя горячим своим черным взором и не ведая, что тучи собираются над ее головой.

Ночью я внезапно услышал голос: «Болван! Говорил, что болван!» Я вскочил с бьющимся сердцем. Этот голос вышел из сна, оттуда же выглянуло мертвенно-бледное лицо с нарумяненными щеками. Струнский! Тот человек на Агармыше, который, сидя ко мне спиной, приказывал Кара-Вазиру следить за нами, был Струнский! Сомнений нет! Тот самый голос. И спина, неуловимая поводка плеча, подергивание, что ли…

Я огляделся. За окном стояла черная южная ночь, только звезды слабо светили, месяц еще не народился. За стеной в соседней комнате спал Петр Иванович. Первой мыслью было пойти к нему, разбудить и все рассказать. Но я удержался. Лучше потерпеть до утра. Я снова лег и стал думать. Струнский. Человек с первого взгляда мне неприятный. И вот оказывается, что он руководит какими-то темными людьми. Ясно одно, этого человека надо беречься, он замышляет что-то нехорошее.

Заснуть я не мог. Струнский, Струнский, Кара-Вазир. Что им нужно? Я встал, оделся и вышел из дома. Стрекотали ночные насекомые, легко вздыхало море, светились огоньки на яхте, ночь была тепла и благоуханна.

Я безотчетно двинулся в ту сторону, где квартировал Струнский и его слуги. Подобравшись к домику, я увидел в нем свет. Осторожно ступая, я приблизился настолько, что мог приложить ухо к стене рядом с окном, оставаясь скрытым в кустах.

В доме говорили. Невнятно слышались два мужских голоса, один, несомненно, принадлежал Струнскому. Я напряг слух, но ничего, кроме отдельных слов, различить не мог. Я двинулся вдоль стены дома, обогнул угол, и голоса усилились, с этой стороны было распахнуто окно. Говорил Струнский:

— Да смотри не спутай каюты. Если паче чаяния она вздумает вернуться, сразу поймешь, она спит со свечой. В каюту самой не суйся, тут тебя и прихлопнут. Только к леди! Письмо скорей всего на столе в шкатулке либо на полке в книгах. Ищи осторожно, предметов с места не двигай, и помни, у нас всего два часа. Найдешь письмо, принесешь ко мне, а потом обратно. Положишь так, чтоб она не заметила.

Собеседник прокашлялся и глухо спросил:

— А если нет?

— Чего нет?

— Никакого письма?

— Болван! — Струнский повысил голос. — Говорю тебе, что сегодня писала, я точно знаю! Иди, исполняй!

Человек направился к выходу. Я метнулся к углу и увидел, как темная тень скользнула по направлению к морю. Я тихо пошел следом. Размышлять было некогда, единственное, что мог я сделать, это не выпускать человека из вида.

Через малое время мы были у воды. Человек разделся и с легким всплеском исчез в море. Что же я мог сделать? Ясно, что Струнскому надо прочитать письмо, которое написала леди Кенти. Но как воспрепятствовать этому? Можно поднять шум. Но что-то удерживало меня от этого шага, что-то направляло действовать тихо и незаметно.

Время шло, а я ничего не мог придумать. Позвать Петра Ивановича я бы не успел, да и вряд ли он сноровист в таких делах. Когда послышались тихие всплески плывущего человека, я бросился к его одежде и перенес ее на несколько шагов вдаль. Действовал я безотчетно, хотя и понимал, что, не найдя в темноте одежды, человек растеряется.

Вот он появился из воды, вышел на берег, застыл в недоумении. Некоторое время он стоял неподвижно, потом двинулся в мою сторону. Сжавшись, я прятался за большим камнем. Он подошел к нему, снова остановился. Я слышал его прерывистое дыхание. Еще два шага, и он наткнется на меня. Я осторожно выглянул. Он стоял у камня, держа в руке что-то белое. Письмо! Мне стоило протянуть руку, и я мог выхватить у него бумагу. Но на это смелости у меня не хватило.