Уильям Дитрих - Мятежная дочь Рима

К своему удивлению, Валерия обнаружила, что вовсе не так испугана, как боялась. Конечно, будущий муж в ее глазах по-прежнему оставался незнакомцем, однако он был хорош собой и казался весьма достойным человеком. Во всяком случае, когда прошел первый шок после их первой встречи и исчезло смущение, вызванное ее потрепанным видом, он изо всех сил старался быть заботливым и внимательным. Правда, он казался чуть вялым и даже слегка флегматичным — несмотря на все просьбы и опасения Валерии, Марк отодвинул дату их свадьбы на начало мая, мотивируя это тем, что не все нужное к свадьбе еще доставлено, — но, в конце концов, он ведь был весьма ученым человеком, который высмеял все ее страхи, назвав их глупыми детскими суевериями. Валерии не терпелось узнать его получше, хотя при одной мысли о том, как сегодня ночью они будут предаваться любви, по спине у нее пробегал холодок. Будет ли это приятно? Или же больно? Она от души надеялась, что ее жених проявит в постели достаточно дерзости — в разумных пределах, конечно, — но смущение, которое она читала в его глазах, делало его совсем не таким страшным, как прежде. И если до сих пор он еще не сделал ничего такого… никак не проявил той пламенной страсти, которую нагадала ей в Лондиниуме старая друидская ведьма… что ж, думала Валерия, ничего страшного. Это придет.

Люсинда изо всех сил старалась успокоить ее сомнения.

— Знаешь, не в обычае мужчин откровенно говорить о том, что у них на сердце, но чувствуют они точно так же, как и мы, женщины. Пройдет немного времени, и ты научишься читать в его душе. Поймешь, как незаметно управлять им. А потом и полюбишь его.

— Как ты — своего центуриона Фалько?

Люсинда весело рассмеялась.

— Я давно уже успела взнуздать его! И крепко держу в руках поводья.

— Стало быть, любовь приходит потом?

— В натуре мужчин — защищать нас, слабых женщин. А потом ты научишь его, как правильно обращаться с тобой. А уж когда он научится… — на губах матроны мелькнула лукавая усмешка, — тогда вы вдвоем станете сильнее и крепче железа. И ничто в мире не сможет вас разлучить.

Сначала состоялась очень простая свадебная церемония. Секст, добродушный, вечно улыбающийся ветеран Адрианова вала, прекрасно справился со своей задачей — он начал с того, что призвал на жениха и невесту благословение богини весны, чтобы счастье молодой четы било до небес, словно фонтан. Прекрасно помня о том, что многие из собравшихся исповедуют другую веру, Секст дипломатично обратился за помощью заодно и ко всем известным им богам — христианскому, старым римским богам, а потом еще и кельтским, чтобы и они тоже благословили этот союз.

Все время, пока длилась церемония, Марк простоял не шелохнувшись, будто боялся совершить какой-нибудь досадный промах. Валерия также сохраняла подобающую случаю серьезность, однако не упускала случая украдкой кинуть взгляд на мужа. Когда он, произнося традиционную клятву верности, взял ее правую руку в свою, его крепкое пожатие больше смахивало на жест, скрепляющий торговую сделку, чем на любовную ласку, и Валерия слегка расстроилась. Но потом, надевая ей на безымянный палец кольцо — тот самый, где, по заверению врачей, расположен нерв, ведущий прямо к сердцу, — он взял ее левую руку в свою, и в глазах его вспыхнула нежность. Массивное обручальное кольцо было украшено выпуклой печатью с изображением богини Фортуны — возможно, для того, чтобы успокоить ее страхи перед свадьбой. Потом он поднял закрывавшую ее лицо вуаль, и Валерия подарила ему трепетную улыбку. И на этом все закончилось — поскольку, как и следовало, жених не сделал ни единой попытки обнять или поцеловать невесту. Это могло подождать до конца пира, Валерию отвели на ложе возле пиршественного стола, где — единственный раз, на собственной свадьбе — ей будет позволено возлежать во время пира, как это делали мужчины.

— А теперь ешьте, пейте, и пусть радость, наполняющая ваши сердца, перейдет к жениху и невесте! — объявил Секст.

Гости с воодушевлением последовали его совету.

Лютни и трубы услаждали слух гостей, их развлекали играми, разными шарадами, стихами о любви. Потом в зале появилась деревенская девушка, сплясавшая меж столов огненную джигу. Танец был настолько зажигательным, плясунья, вскинув руки, точно ласточка — крылья, кружилась и порхала с такой грацией и темпераментом, что в зале воцарилась тишина, прерываемая лишь гулким рокотом барабанов. Мелодия была простой и даже примитивной, но сама песня дышала такой чарующей пленительностью, что у Валерии вдруг перехватило дыхание. Она чувствовала, как кровь ее, начиная закипать, все быстрее струится по жилам. Это было как эхо первобытного, дикого мира, чудом докатившегося к ним изнутри… того самого мира, от которого их отделял Адрианов вал. Валерия чувствовала свое превосходство над ним, да и как иначе — ведь теперь она стала первой дамой крепости, некоронованной королевой его. И все же… как чудесно, верно, чувствовать себя такой же свободной, как эта дикая кельтская девушка, танцевать, пить вино, ловить на себе восхищенные взгляды мужчин…

«Без уважения нет любви, — говорил отец. — А уважения достоин лишь тот, кто выполняет свой долг».

Рабы скользили между гостями, двигаясь неслышно, как призраки, — заново наполняли тарелки и чаши, воровато и поспешно совали в рот объедки и украдкой перемигивались между собой, насмехаясь над шумными и все более пьяневшими гостями. Валерия обратила внимание на одного из них — высокий, мускулистый, он заметно выделялся из их толпы своей неуклюжестью и затравленным, мрачным взглядом, который бывает только у тех, кто совсем недавно стал рабом. Поражение в какой битве, гадала она, привело его сюда? А может, где-то там, за Адриановым валом, у него тоже осталась жена…

Раненый Клодий, развалившись на соседнем ложе, также с интересом разглядывал неловкого раба, но в глазах его сверкал недобрый огонек. И пока остальные гости шумно обменивались пьяными шутками, молодой трибун почти все время молчал, что было совсем не похоже на него. Всю короткую церемонию, в результате которой все права на Валерию получил другой мужчина, на губах его играла натянутая улыбка, а теперь он следил за высоким рабом только лишь для того, чтобы не смотреть на юную красавицу невесту. А Валерия возлежала на своем свадебном ложе, точно спелое золотое яблоко, матовая кожа ее казалась гладкой, как бархат, темные глаза сверкали, словно звезды, струившиеся по спине волосы казались мягче азиатских шелков, и смотреть на нее было для Клодия мучительнее всякой пытки. О боги, какое несчастье! Стать женой этого деревянного чурбана, у которого при одной только мысли о том, чтобы иметь под своим началом его, Клодия, всякий раз словно зубы сводит, этого надменного префекта, который пыжится от гордости, получив этот пост, вдобавок распуская хвост, точно павлин, и это когда ему привалило неслыханное счастье получить в жены эту несравненную женщину…