Камран Паша - Тень мечей

— Как ты можешь? Она выхаживала тебя, когда ты лежал при смерти!

Улыбка Ричарда тут же погасла, лицо стало суровым.

— Именно поэтому она здесь почётная гостья, а не покоится в песках Негев.

Мириам успокаивающе положила руку на плечо дяди. Маймонид заметил в ее глазах предостережение и понял, что если он зайдет слишком далеко за границы дозволенного с этим опасным и вспыльчивым юнцом, то достанется не только Мириам, но и ее пожилому родственнику. Однако Маймонид, снедаемый разочарованием и горечью поражения, не смог удержаться от последней опрометчивой колкости.

— История запомнит тебя тираном, Ричард Аквитанский, — заявил старик.

В кабинете наместника повисла гробовая тишина. Придворные в ужасе смотрели друг на друга. Никто и никогда не позволял себе разговаривать с королем в подобном тоне. А тут какой-то еврей! Ричард подался вперед, и на мгновение Маймониду показалось, что он вот-вот прикажет казнить дерзкого лекаря.

И затем, словно в подтверждение собственного безумия, Маймонид услышал, как король, рассмеявшись, сказал:

— Все зависит от того, кто пишет эту историю, ребе.

Маймонид уже был на полпути к Иерусалиму, когда обнаружил в кармане халата записку от Мириам. На рваном куске льняного полотна странными коричневыми чернилами, пахнувшими чечевицей, она накарябала послание. Это было стихотворение, адресованное Саладину. И хотя слова не имели для Маймонида никакого смысла, его неожиданно, пока он читал, посетило странное чувство, что ход войны — ход всей истории — вот-вот изменится.

Маймонид стоял в зале правосудия перед мрачным султаном. Когда он закончил рассказывать об ультиматуме Ричарда, султан вздохнул и устало покачал головой.

— Этого я и ожидал. Мне очень жаль, друг мой, — произнес султан. — Но не стоит отчаиваться. Мириам невероятно находчивая. Подозреваю, что этому молодому королю будет крайне непросто удержать ее под замком.

Маймонид неловко закашлялся.

— Я и сам стал свидетелем ее изобретательности, сеид. Не знаю, к лучшему или худшему.

Саладин удивленно приподнял бровь. Даже аль-Адиль, которого мало интересовала судьба племянницы раввина, навострил уши.

— Ты о чем?

Маймонид достал льняной лоскут и протянул султану.

— Она незаметно положила мне это в карман во время нашей встречи, я даже не заметил когда, — признался раввин, надеясь, что не ставит ни себя, ни султана в неловкое положение, ведь записка может оказаться всего лишь любовным стихотворением, написанным одинокой, страдающей от любви девушкой.

Султан удивленно взглянул на послание. Сначала прочитал его про себя, потом поднял голову и повторил вслух, явно не заботясь о том, как его воспримут придворные:

— Любовь — единственное, за что стоит бороться. Однажды ты рассказывал мне об оазисе, где впервые влюбился. Наши судьбы — под сенью пальм.

Присутствующие удивленно зароптали, хотя Маймонид заметил, что кади аль-Фадиль продолжал молчать. Казалось, любое упоминание о Мириам делало его смертельно больным, и раввин понял, что на самом деле высокомерный премьер-министр испытывает стыд и сожаление за свою роль в низвержении Мириам. Раввин до сих пор не простил визиря, но стал подумывать о том, что однажды его сердце окажется открытым для прощения. Если во власти Всевышнего вернуть Мириам живую и здоровую, Маймонид готов простить всех раскаявшихся предателей.

Тем не менее необычное послание Мириам с откровенными намеками на сомнительный роман султана стоило раввину нескольких непристойных взглядов со стороны придворных. Ропот свидетельствовал о том, что, даже если однажды Маймонид и решит простить врагов Мириам, этот двор вряд ли примет ее. Старик позабыл о жалости и обратился к султану:

— Моя племянница не склонна писать стихи, мой господин. Она ужасно рисковала, передавая мне это послание. Что оно означает?

Саладин взглянул на аль-Адиля, потом на кади аль-Фадиля и, наконец, обернулся к Маймониду. Впервые за многие месяцы Маймонид заметил, как засияли глаза султана. От радости и удивления. Учитывая, насколько опасной стала ситуация — крестоносцы в любой момент могли начать нападение на Иерусалим, — радость на лице Саладина была неуместной, граничила с безумием.

— Я ошибался в Мириам. Она на самом деле великая шпионка. — Саладин встал с золотого трона и повернулся к аль-Адилю, который, казалось, был совершенно обескуражен поведением султана.

— Брат мой, собирай военный совет, — произнес Саладин голосом, напоминавшим голос взволнованного ребенка, обнаружившего, где мама прячет коробку с печеньем. — Ричард не собирается нападать на Иерусалим.

Придворные, потрясенные этими словами, зашумели. Даже Маймонид удивился: неужели султан не выдержал напряжения? Ричард со своими крестоносцами готовит массированное наступление со своей выгодной позиции при Арсуфе. Это было очевидным даже для простых людей, не сведущих в военной стратегии. Поэтому жители окружающих Иерусалим поселков начали спешно покидать свои жилища.

— Что ты говоришь? — Аль-Адиль подозрительно посмотрел на брата. Неужели франки наслали на Саладина чары? — Какова же их следующая цель, если не Иерусалим?

Саладин, подмигнув Маймониду, ответил:

— Аскалон.

И тогда все встало на свои места.

Маймонид ненавидел лошадей. Еще больше он ненавидел верблюдов, поэтому согласился ехать на серой в яблоках кобыле Саладина, на которой совершил свою провальную поездку к Ричарду. Что ж, его попытки спасти Мириам потерпели крах, но весь двор гудел, обсуждая известие о планах Ричарда завоевать Синай. С точки зрения военной стратегии и разведки, дипломатическая миссия раввина в Арсуфе имела ошеломляющий успех. К сожалению, это служило для него слабым утешением, потому что его отважная племянница так и осталась взаперти в логове дьявола. Достойная «награда» за ее героический поступок, «благодарность» от дразнящего Бога-насмешника.

Они выехали сразу после военного совета. Маймониду удалось на часок выбраться домой и изо всех сил попытаться успокоить свою хворавшую супругу, заверив ее, что Мириам жива и здорова, но пока не может к ним вернуться. И тут в дверь его дома громко постучали султанские близнецы-громилы и сообщили, что он будет сопровождать Саладина в этой поездке.

Он, конечно же, понимал, что во время тяжелого перехода через пустыню опытный врач просто необходим, но в Иерусалиме много врачей. Моложе, энергичнее, менее склонных к жалобам на раскаленный зной Негев. Однако раввин не смел возражать султану и, несмотря на отчаянный плач Реввеки, молящей остаться с ней, был вынужден участвовать в тщательно спланированном ответе мусульман на хитрость Ричарда.