Камран Паша - Тень мечей

— Султан не собирается спасать Аскалон, верно?

Саладин встал и повернулся к пальме спиной. Что-то темное и ужасное сверкнуло в его глазах.

— Я спасу Аскалон, мой друг. Разрушив его.

Из конской упряжи своего жеребца Саладин достал топор. Не говоря ни слова, он повернулся к пальме, которая сохранила воспоминания о его первой ночи любви, и нанес сильный, решительный удар топором.

Воины тут же спешились и стали метаться по городу. Кто-то забегал в дома напуганных жителей и приказывал им выходить на улицу, остальные остались в центре города, высоко держа султанское знамя с изображением орла. Они не бандиты — уверяли воины горожан, когда появились обозленные бедуины и стали размахивать саблями, — но любой, кто встанет у них на пути, будет считаться предателем. А отряд стоящих наизготовку лучников грозил воплотить угрозу в жизнь.

Маймонид в полном ужасе наблюдал, как солдаты Саладина методично разрушают город. Рубят, а потом поджигают деревья. Огонь, охватив аккуратно подстриженную траву и кусты роз, перекинулся на соломенные крыши зданий. Казалось, не прошло и нескольких минут, как весь город был в огне.

Глаза раввина наполнились слезами, когда он увидел; как солдаты Саладина высыпают белый порошок в жизненно важные колодцы Аскалона. Если ничего не подозревающий человек напьется из колодца, его горло вскоре будет обожжено смертельным пеплом. Пророк запретил мусульманам жечь деревья и отравлять колодцы, и Саладин за многие годы войны с франками строго придерживался исламского военного кодекса. Но сейчас султан, по-видимому, не имел выбора. Аскалон должен быть стерт с лица земли, чтобы Ричард отказался от своих планов воспользоваться оазисом как плацдармом для нападения на Египет.

В этом и заключается безумие войны: чтобы спасти город, его нужно уничтожить. Превратить Аскалон в бесполезную для врага территорию, которую он планировал использовать в качестве центра снабжения перед длительным, суровым переходом через Синай. Горящий оазис заставит армию Ричарда повернуть назад. Маймонид понимал: этот акт вандализма спасет Каир. Исчезнет один город, один древний оазис красоты в этой холодной суровой пустыне, но будут спасены тысячи городов от западного океана — от границ государств Магриба — до земли восходящего солнца и самой Индии.

Но когда раввин взглянул на своего измазанного в золе и саже друга, который молча смотрел на пылающий город, он задался вопросом: разве сегодня в огне не умерла и частичка самого Саладина?

Город погибал в огне. Саладин в последний раз преклонился перед срубленным деревом, где впервые познал любовь и радость женского прикосновения. И впервые за многие годы дружбы Маймонид увидел, как по щекам султана текут слезы.

Самый могущественный человек на земле плакал из-за утраченной любви и мира, в котором красоту иногда бросают на алтарь власти.

Ошеломленный Ричард с недоверием взирал на клубы дыма, которыми были окутаны тлеющие руины Аскалона, и вздымающиеся к синему небу черные столбы — и все это на расстоянии пятисот шагов от него.

Ричарда Львиное Сердце охватил праведный гнев вперемешку с дьявольским отчаянием — оба эти чувства раздирали королевское сердце. Ричард не знал, какое чувство все-таки одержало верх, но результат был одним и тем же. Он выхватил меч и бросился в песчаную пустыню, не сумев подавить вспышку раздражения, простительную только ребенку.

Он чуть не взорвался, когда услышал за спиной низкий смех. Король повернулся к еврейке-пленнице, которая скакала вслед за ним. У нее были связаны руки, а ноги привязаны к бокам коричневой кобылы, которую ей выделил Ричард. Когда ее презрительный смех эхом отозвался в ушах, Ричард понял, что совершил недопустимую ошибку, не заткнув иудейке рот.

— Твой султан сошел с ума!

Это были пустые слова, свидетельствующие о бессилии, но единственные, которые пришли ему на ум при опустошающем душу осознании того, что противник его одурачил.

Мириам продолжала улыбаться, несмотря на очевидную ярость, написанную на лице ее захватчика.

— Это предупреждение, ваше величество, — гордо заявила она. — Для человека, готового разрушить то, что он любит больше всего, с целью помешать своему врагу, не существует границ.

Ричард был уже по горло сыт неуважением, которое проявляла эта безбожница. Черт бы побрал галантность! Он поднял свой меч и подошел к пленнице. Мириам перестала улыбаться, но страха в ее глазах король не заметил. Нет, она больше оскорблена, чем напугана этой недвусмысленной угрозой. Что ж, может, она испугается, когда он перейдет от слов к делу?

— Когда я пошлю ему на блюде твою голову, он увидит, насколько далеко могу пойти я сам.

Несмотря на все возрастающую ярость Ричарда, черноволосая красавица лишь пожала плечами.

— Полагаю, король переоценивает чувства султана ко мне. У него много женщин, и он, вероятно, уже давно забыл меня.

И она подмигнула ему. Подмигнула!

Ричард почувствовал, как утихает ярость и ей на смену приходит изумление. Кто эта удивительная женщина, которая не боится смерти? Величайший король Европы стоял под палящим солнцем (жар еще усиливался от пламени, бушующего над разрушенным оазисом) перед этой еврейкой и ощущал себя совершенно беспомощным. Единственной женщиной, которая заставляла его чувствовать себя таким беспомощным, была его мать Элеонора в те редкие минуты, когда он в детстве заслуживал ее неодобрение. Его мать обладала необыкновенной способностью — она могла заставить даже самых могущественных мужчин съежиться под своим немигающим неодобрительным взглядом. Элеонору и Мириам разделяла пропасть веры и воспитания, бывшая шире, чем вселенная, тем не менее их объединяло нечто общее — способность одной лишь интонацией превратить гордых воинов в пристыженных детей.

— Сомневаюсь, Мириам, — наконец произнес он, опуская меч. Мириам встретилась с ним взглядом, и короля вновь охватило знакомое чувство. Как будто он знал ее давным-давно, дольше, чем живет на этой жестокой, оскверненной земле.

Из странного, почти гипнотического состояния короля вывело прибытие Уильяма. Рыцарь подъехал к королю после того, как поближе осмотрел разрушенный город.

— Сир, колодцы отравлены, — сообщил он, как всегда, прямо. — Несколько наших воинов, сойдя с ума от жажды, испили из них и поплатились за это.

Ярость Ричарда утихла перед жестокой действительностью пылающих стен. Бессмысленно кипятиться и злиться на правду, которую невозможно изменить.

— У нас нет выбора, мы вынуждены вернуться, — усталым голосом произнес он. — Без питья и еды люди не перейдут пустыню.