Камран Паша - Тень мечей

Да в этом и не было нужды. Уильям подлетел к стражу и крепко схватил его за руку.

— Что ты намерен сделать? — холодно поинтересовался он, и Маймонид почувствовал, как у него по коже побежали мурашки. Этот же тон старик слышал в ночь, когда Уильям отправил на тот свет невезучих стражей у королевского шатра.

Угроза в голосе рыцаря возымела действие и на солдата.

— Мой господин, еврейка там уже давно, — явно испугавшись, ответил он. Его голос дрожал. — Я боялся, что она замышляет недоброе…

Уильям резко, так что Маймонид не успел и глазом моргнуть, правой рукой, на которой все еще находилась латная перчатка, сильно ударил солдата по лицу.

— Пока сидит на корточках над дыркой? Ты отвратителен.

У стража из уголка губы сочилась кровь, но он даже не пытался защититься от второго удара.

— Мой господин…

Уильям схватил испуганного солдата за грязный малиновый плащ.

— Еще слово — и я заставлю тебя испражняться прилюдно, на глазах у целой армии. А теперь убирайся!

Смущенный страж низко поклонился Уильяму. Он настолько был сбит с толку происходящим, что даже отвесил поклон Маймониду, забыв, что перед ним безбожник и враг. Потом он молча поспешил туда, где горели костры и лились песни, где его ждали более понимающие товарищи.

Уильям, наблюдая за тем, как он уходит, покачал головой, а потом повернулся к стоящему рядом с ним старику.

— Прошу прощения, ребе, — мягко извинился он. — Мне стыдно называть таких людей христианами.

Маймонид взглянул в серые глаза молодого человека — разгневанные, не по возрасту серьезные, выражающие силу характера. Он решил, что настало время разгадать загадку, которая тяжелым грузом легла на его сердце в тот момент, когда он увидел в Уильяме скорее друга, нежели врага. Возможно, здесь, на пустынном берегу, вдалеке от его собратьев-франков, рыцарь ответит честно.

— Не сочти за дерзость, но позволь задать тебе личный вопрос, сэр Уильям.

Казалось, подобная прелюдия напугала рыцаря. Он долго вглядывался в добродушное лицо раввина, прежде чем продолжить разговор.

— Ты спас жизнь моему королю, — сказал Уильям. — Спрашивай, и я обязательно дам тебе ответ.

Маймонид собрался с духом. Понимая, что он, вероятно, заходит слишком далеко, раввин тем не менее чувствовал, что между ними установилось достаточно прочное взаимопонимание, позволяющее коснуться запретной темы. По крайней мере, старик на это надеялся.

— Ты — благородный человек. Зачем ты участвуешь в этой войне?

Конечно, это был простой вопрос, однако Маймонид знал, что ответить на него очень трудно, если только рыцарь не решит отделаться общими фразами.

Уильям стоял с гордо поднятой головой, его длинные каштановые волосы величественно развевались на вечернем ветру. В тусклом свете звезд и полумесяца он был похож на одного из языческих греческих богов — красивого и в то же время печального. А затем он резко опустил плечи, как будто согнулся под тяжестью груза, давно лежавшего на его плечах. Подобно смиренному атланту из древних сказаний сэр Уильям Тюдор явно был рад избавиться от давящего на него бремени.

— Я могу говорить откровенно? Как с человеком чести?

Маймонид кивнул.

— Война неизбежна, — ответил Уильям голосом, в котором звучала скорбь. — Но моя обязанность — удостовериться, что мой народ остается верен лучшим учениям Христа, даже среди крови и смерти.

Раввин понимающе посмотрел на рыцаря. Он слышал, как султан наставлял свои войска, требуя от них строго следовать законам шариата вне поля сражения. Коран запрещает убивать мирных жителей, женщин, детей, стариков. Он запрещает рубить деревья и отравлять колодцы. В ту минуту, когда враг произносит шахаду [62] Первое и важнейшее положение исламского символа веры. — декларирует веру ислама: «Ла илаха ил-аллах, Мухаммадун Расул-Аллах» («Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его»), — он становится мусульманином и убивать его запрещено. На деле же эти законы в пылу сражения часто забывались, но раввин по достоинству оценил, что в мире еще остались люди, стремящиеся обуздать омерзительную резню какими-то моральными принципами. К несчастью, без этих законов не обойтись.

— Меня печалит то, что во имя Всевышнего принесено очень много смертей, — сказал Маймонид.

Глаза Уильяма вспыхнули, и на мгновение раввину показалось, что он обиделся. Но во взгляде рыцаря, похоже, скорее пылала страстная вера, нежели злость.

— Дело не в Христе и не в Аллахе, — пояснил он, повысив голос, как будто раскрывал мучительную правду морскому ветру, чтобы тот разнес ее на все четыре стороны света. — Дело в деньгах и власти. В цивилизации, некогда являвшейся центром мира, а сейчас опустившейся до униженного и обедневшего болота.

Маймонида поразила проницательность молодого рыцаря. Он никогда не думал, что франк, каким бы образованным и вдумчивым он ни был, признается самому себе в позорной правде, стоящей за конфликтом, который люди прикрывают священным именем Христа. И почувствовал к Уильяму сострадание. Насколько, должно быть, трудно знать ужасную правду и, будучи связанным узами чести, приближаться к губительному концу.

— Наверное, вам, сыновьям римлян, тяжело наблюдать, как миром правят погонщики верблюдов? — сочувственно произнес раввин. Он действительно понимал чувства Уильяма. Несмотря на то что Маймонид всю свою жизнь прожил среди арабов и был вхож в самые высшие круги мусульманской верхушки, он всегда оставался чужаком. Он — еврей, живущий в Иерусалиме в гостях у другого народа, а не как родной сын, вернувшийся возвести шатер в священных рощах отца своего Авраама. Дивясь торжеству мусульманской мощи, глядя на величественный Львиный дворик в Кордове, на возвышающиеся минареты в Каире или на сверкающую золотом мечеть «Купол скалы», возведенную на месте иудейского храма, Маймонид всегда помнил о своем положении придворного иностранца в мире, где правят люди из другого племени. О положении человека иного вероисповедания.

Живя в постоянной тени Пророка, раввин был вынужден признать, что дни былой иудейской мощи и власти канули в Лету. Однажды его народ уже правил этой землей, где он стоял сейчас, — от самого изумрудного моря до сверкающих вод реки Иордан, и даже дальше. Царство Давида и Соломона, будучи блестящим воплощением мощи и славы в древнем мире, было готово соперничать с величайшими персидскими шахами и египетскими фараонами. Но это навсегда осталось в прошлом. Его народ будет до скончания времен скитаться по земле подобно одинокому страннику. Его будут притеснять на христианском западе и презирать, но все же угрюмо терпеть на исламских землях.

Да, Маймонид понимал, каково жить во власти потерянного времени, времени побед и величия. И, несмотря на свою ненависть к франкам, он осознавал, что эта ужасная война развязана из-за унижения и чувства утраты. Гордыня гуще и горячее крови. И в его венах тоже.