Поль Махалин - Крестник Арамиса

— Ваше величество понимает, — обратился Арамис к Людовику, — что после такой революции новым воспитателям ничего не останется, как относиться к нам если не с симпатией, то, во всяком случае, совершенно иначе, чем их предшественник.

Так и случилось.

А в это время мадам де Нанжи вернулась из Испании. Она тоже привезла новость, но не счастливую. Умер господин де Вандом. Неожиданно для всех. В маленькой каталонской деревушке на берегу моря, куда отправился «поесть рыбки в свое удовольствие».

Вивиана снова заняла место в доме принцессы в Медоне, куда господину де Жюссаку было позволено явиться на поклон. Его возлюбленная носила траур, но в черном кисейном платье с белой отделкой и в шляпке из плиссированного крепа с откинутой назад вуалью она была еще очаровательней, чем всегда. Молодого барона Людовик назначил полковником, командиром Королевского полка, который нес почетный караул при его величестве Филиппе V в Мадриде. Барон собирался ехать в Испанию после своего венчания в церкви Медона.

Накануне церемонии, около десяти часов вечера в доме на одной из самых темных, узких и извилистых улиц квартала Муффетар, на улице Деревянной Шпаги, произошло следующее.

Во второй этаж поднялись двое — судя по одежде, чета зажиточных лавочников — и вошли в большую, тускло освещенную комнату. Слабый дрожащий свет рассеивался по потолку и отблесками плясал на полировке сундуков и пыльных складках гобелена, по стенам пробегали странные тени, словно комната была полна призраков. Набитые соломой чучела змей, сов и крокодилов выглядывали из темных углов. На столе в спиртовках горел огонь и бросал красные отблески на перегонные кубы реторты, стеклянные колбы и пробирки. Хозяйка жилища, этого логова колдуньи или лаборатории алхимика, встретила посетителей, изобразив на лице глубокое почтение.

Дама (чьи манеры выдавали солидный возраст) и ее спутник, очевидно, прибыли инкогнито. Ее лицо скрывала вуаль; мужчина, надвинув парик на брови, прятал верхнюю половину лица в букли, нижнюю — в широкие складки галстука, а на нос повесил большие очки.

О внешности и возрасте хозяйки тоже судить было трудно: вся ее фигура была скрыта черным широким одеянием, поверх которого была надета короткая мантия с капюшоном, покрывавшим даже лицо, только в прорезях горели живые, пронзительные глаза.

Женщина указала на стулья:

— Прошу вас, садитесь, мадам.

Затем она обратилась к мужчине:

— Как вас называть: сударь или монсеньор?

— Монсеньор?! — воскликнул гость, расхохотавшись. — Ну и ну! Шутите, милочка? Мы ведь всего лишь торговцы с улицы Сен-Луи-ан-Лиль и пришли просить вас раскинуть нам картишки.

— Ради чистого любопытства, впрочем, — добавила посетительница, садясь, — потому что я не очень-то верю ворожеям.

— Однако, мадам, — вкрадчивым голосом заговорила хозяйка, — ворожеи вас никогда не обманывали. Одна из них предсказала, что вы станете едва ли не королевой Франции, не так ли?

Гостья ахнула и тут же прикрыла рот рукой.

— Если вы меня узнали, — сказала она, — считаю бесполезным скрываться далее.

Подняв вуаль, она открыла свое суровое лицо.

— Да, — добавила мадам де Ментенон, — мы не скромные буржуа из Маре, мы пришли, чтобы вспомнить прошлое и заняться настоящим… Вы — дочь преступника, пораженного справедливостью Господа, и преступницы, наказанной справедливостью людей, — воспитывались в Льеже, в монастыре, где ваша мать находилась на протяжении нескольких месяцев перед арестом; с шестнадцати лет вы покинули свое убежище и отправились постигать науки, которые сделали столь печально знаменитыми ваших родителей. Затем вы побывали в Вене, Турине, Мадриде — везде, где Франция имеет врагов, — и всюду предлагали им поддержку своими «губительными» талантами.

— Я дала клятву, — Арманда де Сент-Круа скинула капюшон и явила свою тяжелую, мрачную красоту падшего ангела.

— Вы вернулись в Париж и вышли замуж за господина де Мовуазена, а затем последовали за ним в армию, — продолжала маркиза.

— Это был ваш план, монсеньор, — молодая женщина обращалась к посетителю, который мало-помалу освобождался от парика, галстука и очков.

— Конечно, конечно, — подтвердил он, — чтобы помешать успехам Вандома, а затем его…

— Вандом умер, — перебила его Арманда.

Господин дю Мэн — ибо это был именно он — состроил скорбную мину.

— Большая потеря для государства… Потеря невосполнимая!.. Но ведь несчастье случилось довольно поздно…

— Однако, ваше высочество, разве могли вы подозревать, что действия господина де Жюссака сорвут планы, так ловко проводимые в жизнь…

— А, это тот де Жюссак, который… — начал герцог, но не докончил фразу и спросил: — Кстати, вы знаете, что он завтра женится на вдове графа де Нанжи?

— Знаю, — ответила женщина холодно.

— Уверяют, что это женитьба по любви… Они подходят друг другу!.. Пара лучших… Оба во цвете лет, столь же влюбленные, сколь и одаренные милостями короля…

Арманда промолчала. Но в ее глазах застыла угроза. Господин дю Мэн посмотрел, куда она метнула две молнии… На столике с изогнутыми ножками в большой керамической вазе Бернара Палисси стоял огромный букет подснежников.

— О, посмотрите-ка, мадам, — обратился господин дю Мэн к маркизе, — какие чудесные цветы! И если их запах равен свежести…

Он сделал шаг к столику. Арманда бросилась к нему.

— Не трогайте букет! — закричала она.

Герцог отдернул руку.

— Эти подснежники послужили мне для опасного опыта, — объяснила дочь де Бренвилье. — Если вы помните душистые кожаные перчатки, которые Екатерина Медичи подарила когда-то королеве Жанне д’Альбер, не трогайте букет!

Мадам де Ментенон раздраженно прервала их разговор:

— Но мы отвлеклись… Прошу вас, продолжим беседу! Речь идет не о цветах, не о науке, не о господине де Жюссаке с его женитьбой. Речь идет о его величестве, жизни которого угрожают… Вы угрожаете, дочь казненной!

— Я?

— Разве вы не дали клятву, как только что сообщили? Одну из тех клятв, что связывает совершающих злодеяния? Одну из клятв, которую мертвые слышат в могилах?

— Это правда, — проговорила Арманда, стиснув зубы. — Это правда. Я поклялась, и моя покойная мать ждет возмездия.

— Ну так вот, — продолжала маркиза. — Если бы я послушалась только того, что диктует мне долг, то здесь, на моем месте, был бы господин де ла Рейни, а на Гревской площади судьи Горячей комнаты снова разожгли бы костер для Бренвилье… Но мне вас жаль… Жаль вашей молодости… Жаль, потому что любовь сбивает вас с пути истинного. Она же служит вам оправданием… Нет, нет, мне не по вкусу страшный конец: ужасные муки, бесчестье эшафота, крики толпы, рука палача, костер, пожирающий это прекрасное тело, пепел, развеянный по ветру…