Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

Тотчас же следом выскочил из ворот Ибрагимбек. Глаза его бегали, он сгпел и хрипел.

— Где Энвер?

— Что с ней? — закричал Пётр Иванович. Он забыл, где он, кто стоит перед ним. Он кричал и тряс Ибрагимбека за отвороты халата. — Что ты сделал с ней?

— С ней, — растерянно мямлил Ибрагимбек, — с этой дрянью? Она сказала, что она спала с Касымбеком прокажённым...

И, оттолкнув Петра Ивановича, он крикнул ему:

— Всё равно она тебе не годится. Она прокажён­ная. Мы её прогнали.

Где-то далеко за низкими плоскими домами слы­шались удаляющиеся вопли, свист, улюлюкание. С криком бежали люди; скакали всадники. Казалось, весь кишлак бросился изгонять с позором несчастную Жаннат.

— Они убьют её!

Пётр Иванович бросился к воротам. Но на этот раз его не выпустили. Ни просьбы, ни угрозы не помогли. Его отвели к Ибрагимбеку…

Разгаданная загадка легка.

Хакани

— Вы знаете, что такое таввакуль?

— Упование на бога... Слышу часто от эмира... Он начинает с таввакуля и кончает таввакулем.

— Ну так вот, пусть эмир уповает себе на тавва­куль, а...

— Но имя его... эмир Сеид Алимхан! Это звучит на Востоке... это знамя.

— Ни для кого уже не знамя... Эмир — миф, отжив­ший, покрытый пылью и паутиной символ... Сейчас за ним идёт кучка слепых фанатиков... В игре он битый козырь...

Разговор шёл где-то на берегу беспокойной речки между двумя охотниками. Из них один — купец Мохта-дир Гасан-эд-Доуле Сенджаби — внимательно, но с до стоинством слушал очень высокого, очень тёмного лицом, очень подвижного сахиба в типичном индусском костю­ме, с зелёной сикхской чалмой на голове. Достоинство и важность сахиба измерялись высоко, судя по дорого­му убранству великолепных коней вооруженных саисов, расположившихся шагах в ста.

Поглядывая на белое брюхо лежащей у его ног подстреленной антилопы, сахиб продолжал:

— Здесь дьявольски жарко, но одно хорошо: нет длинных ушей проклятых негров. Ужасно любят они подслушивать.

— Чёрт бы их побрал! — охотно подхватил Мохта-дир Гасан-эд-Доуле Сенджаби.

— Нет, уж лучше продолжим на фарси, — смерил глазами расстояние до группы саисов сахиб, — а вдруг ветер сыграет с нами шутку... Вернёмся к фактам.

— Факты? Позвольте тогда представить факты. Бу­харский рынок, завоёванный нами с таким трудом, ускользает. Большевики вышли на линию Вах-ша. Ещё всюду расчёты ведутся только на рупии и на фунты... Доходы мы получаем неплохие. Но золото... я говорю о российских империалах и полуимпериалах, мы выка­чиваем, и недопустимо потерять страну в двести тысяч квадратных миль... я говорю о торговом рынке... Поло­жение с каждым днем всё острее.

— Каковы планы большевиков?

— Красные, как сообщают наши люди, а они есть всюду, даже в штабах, в ближайшие дни нанесут, если уже не нанесли, удар в направлении Куляб-Бальжуан.

— О, они не бездействуют.

— Они встретят отпор... Такие вожди, как Ибрагимбек...

— Главари разбойничьих банд... Что с нашей базой?

— В Кабадиане? Большевики пронюхали об оружии. Оружия там нет... его вывезли. Часть потопили в Вахше, часть доставили в Курган-Тюбе.

— Чёрт бы побрал Хикса. Он слишком самоуверен. Итак, базы нет. Тогда переправьте немедленно послед­ние партии оружия и амуниции Энверу, пока не поздно. Пусть вооружит имеющийся у него контингент. Сейчас пойдём на всё... Сэр Уинстон чрезвычайно недоволен. Он требует... Ташкент.

— О!

— Дело серьёзное. Надо, чтобы басмачество продер­жалось ещё немного. Поход решён. Этой осенью. На Самарканд, Бухару, Хиву... Только неясно, кто его возглавит. Кому мы передадим все эти тысячи винто­вок, патроны, пулемёты...

— Ибрагиму.

— Туркестанскому Робин Гуду... Храброму Робин Гуду, но он только Робин Гуд... тупой, невежественный...

— Но он верен нам.

— Что делает Энвер?

— Собирает силы... ведёт переговоры с главарями... с Ибрагимом.

— Придется рискнуть. Пусть Энвер станет полноправ­ным главнокомандующим, пусть собирает силы. Ибра­гиму дайте указание подчиняться Энверу.

— Значит, оружие передать ему?

— Послушайте, Петерсен. У вас сомнения? Говорите.

— Большой караван оружия уже на той стороне... Его повел Хикс. У него задание передать всё Энверу.

— Пошлите нарочного. Пусть поделит между Иб­рагимом и Энвером — по-братски.

Сахиб замялся. Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби выжидал.

— Неприятно одно обстоятельство, — проговорил са­хиб. — Мы получили из Бухары сведения, что Энвер как будто делает ставку на религию, на панисламистское движение... По всей Бухаре кричат: «Борьба с неверными»... не против большевиков, а против... кяфиров.

— Это точно.

— И у вас такие сведения? Вот видите, мы должны действовать крайне осторожно. Фанатизм — дьявольски опасная штука.

— А без него как поднять горцев?

— Ну, знаете ли... Мы сами в Индии сидим на поро­говой бочке. Мы покорили Индию мечом и мечом её удер­жим. Я не настолько лицемер, чтобы утверждать, что мы держим Индию в своих руках ради просвещения бедня­жек-индусов. К чёрту. Индия — рынок сбыта, Индия — источник наших богатств. И мы не позволим какому-то авантюристу совать нос в наши дела... Посмотрим. Пусть Энвер смотрит на север, но если только он сунется на юг... Впрочем, это в будущем. Сегодня мы делаем ставку на Энвера. Желательно, чтобы вы лично повидали его.

Важный сахиб не был бы столь самонадеян, если б услышал другой разговор, происходивший примерно в то же врехмя.

— Дело чрезвычайной важности, — сказал Панте­леймон Кондратьевич, — и очень спешное.

Он разложил на столе карту.

— Мы стоим ориентировочно на линии реки Вахш. Кое-где наши части уже переправились на ту сторону. Гриневич где-то здесь. Дальше не разбери-поймёшь: на­ши, басмачи, бандиты, головорезы, энверовцы. А вот здесь, в районе междуречья — между Кафирниганом, Вахшем и Пянджем, — идёт мышиная возня. Мы полу­чили сведения, что здесь двигаются караваны с англий­ским оружием, боеприпасами. Тайные склады. Насту­пать мы начнём не раньше, чем дней через десять, а за это время винтовки и пулемёты уплывут к басма­чам.

Сухорученко посмотрел на Файзи и проворчал:

— Одного не понимаю, разговор серьёзный, коман­дирский, а тут... сидят...

Лицо Файзи сразу начало темнеть, и рука запрыга­ла на колене.

— Потише, Сухорученко, — резко заметил Пантелей­мон Кондратьевич, — Файзи Шакир — такой же коман­дир, как и ты.

— Чего же он в халате... басмачом расселся.

— Файзи Шакир — командир коммунистического доброотряда. Понятно?!

Но Сухорученко остался не очень удовлетворён и про­бормотал:

— Разные бывают доброотряды, а вообще...

Файзи не выдержал и поднялся, весь красный и дро­жащий от гнева.